Горбачев и Ельцин как лидеры

В ответ Горбачев предоставил трибуну для критики Ельцина как реформаторам, так и консерваторам. Если прежде Горбачев, вероятно, считал, что Ельцин может быть полезен в руководстве в качестве противовеса противникам дальнейшей радикализации перестройки, то теперь он видел в Ельцине человека, способного фактически дискредитировать радикализацию реформ как таковую [Brown 1996: 171]. Члены Политбюро – Шеварднадзе, Яковлев и, возможно, Медведев – выступали за радикализацию от лица руководства, но они делали это в основном в том темпе, которого требовал Горбачев. По-видимому, генеральный секретарь не хотел отпугивать пуритан и технократов, чтобы они не выступили против его программы. Очевидно, он стремился заставить их как можно дольше считать, что для них найдется законное место при новом порядке, так что нет необходимости становиться обструкционистами. Однако поведение Ельцина угрожало им, показывая, к чему может привести дальнейшая радикализация, подобно тому как события в Чехословакии при Дубчеке в 1968 году сработали в ущерб реформаторам в брежневском Политбюро и Центральном комитете. По крайней мере внутри партии склонность Ельцина к эгалитарному популизму и его неуважение к принятым процедурным нормам могли преждевременно отторгнуть «центристов» и сомневающихся, от которых Горбачев рассчитывал получить поддержку. Жестокие и продолжительные издевательства над Ельциным – особенно позже, на собрании Московского городского комитета партии, на котором Горбачев наблюдал за его отстранением от должности, – очевидно, были уступкой со стороны Горбачева его собственным нуждам в поддержании коалиции.

Возможно, из-за того, что он чувствовал себя виноватым в жестокости происходящего (а Горбачев вытащил Ельцина из больницы, где тот лежал после сердечного приступа, чтобы подвергнуть его резким словесным нападкам со стороны партийцев московского горкома), Горбачев предоставил Ельцину достойное положение в государственной бюрократии, назначив его замминистра строительства[167]. Но он также в частном порядке сообщил Ельцину, что никогда не позволит ему вернуться в политику [Бурлацкий 1997: 135; Ельцин 1990: 5]. Затем последовал многомесячный период, в течение которого Ельцин подвергал себя мучительному самоанализу. Он был полон решимости принципиально переосмыслить то, через что ему пришлось пройти [Ельцин 1990:156]. Он испытал на себе всю силу партийной «инквизиции». Это было не сравнимо ни с чем, что происходило в Центральном комитете с 1961 года; его осуждали даже некоторые из тех, кого он считал друзьями. Он боролся против коррупции и привилегий партийного аппарата в целом и против господства центрального партийного аппарата над региональными партийными и государственными органами. Вместо того чтобы поблагодарить за его усилия по улучшению ситуации в Москве, его подвергли чистке и чуть не довели до смерти. Несмотря на все это, он продолжал верить (по крайней мере, в теории) в «руководящую роль партии» и в лучшее будущее советских людей под руководством КПСС[168]. Как мог он примирить эти противоречивые убеждения? Никогда не уклоняясь от личных вызовов, Ельцин искал ответы. Он еще не осознавал, что ему придется отбросить ту или другую из этих совокупностей верований.