Горбачев и Ельцин как лидеры

В декабре 1989 года выступление Ельцина на Съезде народных депутатов повысило уровень обсуждения экономической реформы; он призвал к более полной экономической децентрализации, чем когда-либо раньше, и потребовал быстрого перехода к рынку – гораздо быстрее, чем за те шесть лет, которые предлагало правительство Рыжкова[182]. В том же месяце между Горбачевым и Ельциным произошел редкий прямой обмен мнениями относительно их политических убеждений. Ельцин сказал в интервью греческой газете: «Те, кто все еще верит в коммунизм, уходят в сферу фантастики. Я считаю себя социал-демократом». Горбачев ответил через несколько дней на заседании Верховного Совета: «Я коммунист, убежденный коммунист. Для некоторых это может быть фантастикой. Но для меня это моя главная цель» [Morrison 1991: 108].

В дальнейшем ситуация продолжила обостряться. В 1990 году повышение ставок охватывало: 1) вопросы внутрипартийной реформы (должна ли КПСС расколоться на две партии? Следует ли провести чистку от консерваторов и превратить партию в социал-демократическую? Должно ли нынешнюю систему сменить многопартийное либерально-демократическое политическое устройство?); 2) прямые нападки на пригодность Горбачева к пребыванию во власти; 3) отношения между Москвой и республиками СССР; и, что наиболее важно, 4) право России вести свои собственные дела независимо от желаний союзного «центра». Это повышение ставок, одновременно отражавшее расклад радикализирующих сил в обществе и способствовавшее их укреплению, направило СССР на курс к окончательному распаду.

В январе 1990 года Ельцин заявил латвийской молодежной газете, что республикам Балтии нужен реальный суверенитет; он также обвинил Горбачева в том, что тот перешел на правые позиции ввиду своего нежелания принимать ключевые законы о собственности, земле и средствах массовой информации, а также в «нескрываемом желании» сохранить статью 6 конституции [Горшков 1992:164–165]. Одиннадцать дней спустя Ельцин в интервью намекнул на свое намерение расколоть партию на ее предстоящем съезде, если не произойдет «серьезного обновления» [Горшков 1992: 169]. На пленуме ЦК 5 февраля 1990 года Ельцин подробно разъяснил смысл такого обновления. Моррисон хорошо резюмирует:

Его требования включали отказ от демократического централизма и гарантию свободы мнений для отдельных членов; отмену штатного аппарата; многопартийность; официальное признание внутрипартийных фракций; отмену шестой статьи советской конституции <…>; изменение партийной структуры с вертикальной на горизонтальную; демократические выборы; конец номенклатурной системы партийного контроля над назначениями; децентрализацию партийных финансов; превращение партии в федеративную структуру партий отдельных республик, в том числе России… [Morrison 1991: 118].

17 февраля Ельцин заявил, что Россия должна быть «автономной во внутренних и международных отношениях»[183].20 февраля он сообщил, что стремится стать председателем Верховного Совета России в преддверии скорых выборов последнего, чтобы добиться «радикализации всех реформ»[184]. В ходе этой избирательной кампании Ельцин ясно дал понять то, на что он только намекал ранее: что СССР нуждается в либеральной демократии, основанной на полной свободе выбора, без ограничений, на которых продолжал настаивать Горбачев [Aron 2000: 366–370]. Ельцин использовал центробежные силы, которые расшатывали связи, скрепляющие Советский Союз, безоговорочно одобрял их и, по сути, приравнивал распад к «свободе выбора» и «демократии». Горбачев, напротив, видел в центробежных силах предвестие анархии и пытался обуздать их или подкупить.