Горбачев и Ельцин как лидеры

Если сопоставить эти риторические утверждения с плебисцитарным подходом Ельцина к исполнительной власти, можно сделать вывод, что он считал пост президента символом, а себя на этом посту – защитником этого гордого многонационального народа. Безусловно, президент должен регулярно отчитываться перед народом и оправдывать его доверие. Он должен уважать законы, ограничивающие свободу действий государства по отношению к своим гражданам. Но в качестве общего символа, как в риторике, так и в конституционных формулировках, Ельцин считал президента олицетворением российского народа. Более того, он считал, что российский народ объединяют его здравый смысл, чувство долга и мягкая связывающая сила демократического патриотизма, а не его этническая принадлежность[217].

Определение границ российской нации и государства

Сразу же после распада СССР возникли две специфические дилеммы, связанные со строительством государства и нации. Одна из них касалась территориальных границ нового Российского государства. Российская Федерация была побочным продуктом советской власти. Границы центральной части Российской империи в 1913 и 1917 годах не были идентичны границам Российской Федерации 1991 года. Корректировки вносились неоднократно, включая (из относительно недавнего) экстравагантную передачу Хрущевым Крыма Украине в 1954 году. Исходя из этого, у конкурирующих политиков имелось множество причин для серьезных разногласий по поводу желательности и возможности нового пересмотра границ Российской Федерации.

Вторая дилемма касалась обязательств Российского государства перед 20–25 миллионами этнических русских, которые проживали в ставших теперь независимыми бывших республиках Советского Союза. Формально они оказались резидентами или гражданами других суверенных государств. Тем не менее, с учетом той роли, которую Москва играла на протяжении как минимум шестидесяти лет в защите их интересов и обеспечении их безопасности, они, казалось, заслуживали со стороны Российского государства отношения, несколько отличающегося от относительного равнодушия, которое испытывали в XX веке русские диаспоры вдали от отчизны. Означает ли защита Россией этих новых диаспор или их опека вмешательство во внутренние дела независимых государств? Или же этих русских в «ближнем зарубежье» следовало автоматически рассматривать как подразумевающихся или потенциальных граждан Российского государства? Если справедливо второе, то не следует ли изменить границы России так, чтобы включить в нее земли, которые в настоящее время в основном населяют русские?

Ельцин был и последователен, и настойчив в представлении свободной от национализма и гражданской концепции политического порядка, который он обещал построить в Российской Федерации. Однако вопрос о том, как трактовать обязательства Москвы перед русскими в ближнем зарубежье, расколол демократический лагерь сразу после распада СССР. Гневная риторика исходила из уст таких людей, как мэр Санкт-Петербурга А. А. Собчак – один из лидеров антикоммунистической и демократической революции в советской и российской политике[218]. На другом конце политического спектра как националисты, так и поборники реставрации империи могли воспользоваться этим вопросом для оправдания в высшей степени реваншистских заявлений, притом что такие имперские институты, как Советская армия, которая еще располагалась в ближнем зарубежье, могли послужить инструментом реваншистских действий. Ельцину, каковы бы ни были его предпочтения в этом вопросе, было бы трудно избежать возможной политической изоляции, если бы он выступил за политику невмешательства в отношении правительств в государствах – преемниках СССР или игнорировал якобы тяжелое положение новой российской диаспоры.

Ельцин ответил попыткой совместить универсализм своих стратегий государственного и национального строительства в России с осторожной защитой русских в ближнем зарубежье. Это было напряженное и в некоторых отношениях несовместимое сосуществование политических ориентаций, отражающее одну из наиболее сложных дилемм демократического строительства нации в постимперском и диаспорном контексте. С конца 1990 года, более чем за год до распада СССР, Ельцин однозначно выступал на стороне этнических русских и русскоязычного населения во все более автономных, а затем и независимых республиках СССР[219]. Четко и последовательно он выражал озабоченность этими «соотечественниками» и обязал российское правительство защищать их права от дискриминации и преследований[220].