Гонзаго, обладавший хорошо развитым чутьем, на сей раз не заметил начавших сгущаться над его головой грозовых туч. Ведь он был так могуществен и богат. К тому же события текущей ночи, если бы о них кому-то вздумалось проговориться на следующий день, можно было легко опровергнуть. В самом деле, истории с букетом отравленных цветов никто бы не поверил. Случись это леи пятьдесят назад, когда в шестидесятых годах XVIII столетия в Париже во всю орудовала небезызвестная отравительница мадам Бренвийе, к такому рассказу отнеслись бы по другому, но во времена регентства подобный анекдот мог лишь вызвать улыбку. Любопытствующих наверняка изрядно потешила бы также байка о трагической свадьбе, а уж от того, что Эзопу II, он же Иона, он же Вакх, якобы было поручено убить свою молодую жену, все хохотали бы до упаду. Одним словом, сказки про белого бычка. Теперь животы вспарывали только толстым бумажникам.
Тем не менее, гроза назревала. Она надвигалась с другой стороны, а точнее, шла от большого дворца Гонзаго. Печально известный брак по принуждению, державшийся восемнадцать долгих лет, неумолимо приближался к развязке. Как будто что-то пришло в движение за черными пелеринами алтаря, где вдова де Невера каждое утро молилась об усопшем. В результате этого беспримерного траура словно начал восставать призрак. Если бы Гонзаго совершил какое-нибудь преступление теперь, то ему, державшему наготове целую свору управляемых свидетелей, точнее соучастников, ничего не стоило бы его скрыть. Но старое злодеяние, как глубоко его не зарывай, рано или поздно все равно даст о себе знать, даже если для этого придется взломать прогнившую гробовую доску.
Около пяти вечера камеристка Мадлен Жиро вошла к госпоже, (посторонних в этот час у принцессы не было), и вручила ей записку от начальника полиции. Верховный страж порядка сообщал, что мсьё де Лагардер был убит прошлой ночью, когда покидал Пале-Рояль. Нет нужды упоминать, что короткое письмо заканчивалось успевшей набить оскомину фразой: «Ни в чем не вините вашего супруга».
Остаток вечера госпожа Гонзаго провела в одиночестве, будучи крайне взнервленной. Она не знала, что ей теперь предпринять. Пока Лагардер был жив, его надлежало преследовать, чтобы отобрать у него Аврору, но если он умер, то где искать дочь? Будто нарочно посетители уже ушли, – спросить совета было не у кого. От волнения принцесса не находила себе места. Наконец около десяти вечера Мадлен Жиро вручила ей еще одно послание. Записку доставили двое неизвестных, весьма пугающей наружности, – один большой и наглый, другой – коротконогий и донельзя застенчивый. В письме госпоже принцессе напоминалось, что предоставленный господину Лагардеру двадцатичетырехчасовой срок истекает наступающей ночью в четыре часа, и сообщалось о том, что в указанное время господин де Лагардер будет находиться в малом особняке Гонзаго за церковью Сен-Маглуар.
Лагардер у Гонзаго? Каким образом? Почему? А как же письмо от начальника полиции с известием о смерти?
Принцесса велела запрягать, села в карету и приказала ее отвезти на улицу Мостовая Сент-Антуан. В особняк президента Ламуаньона. Час спустя двадцать гвардейцев под командой капитана и четверо молодцов из полицейской охраны Шатле расположились лагерем во дворе особняка Ламуаньона в ожидании выступления. Мы, конечно, не забыли, что поводом для банкета, задаваемого Гонзаго в малом особняке за Сен-Маглуар послужило запланированное бракосочетание между маркизом де Шаверни с юной незнакомкой, и принц выдал маркизу 50 000 экю в качестве приданного. Жених согласился, и у мсьё Гонзаго по известным причинам не было оснований опасаться отказа невесты. Вполне естественно, что господин принц заранее принял необходимые меры, чтобы церемония бракосочетания прошла без задержки, и потому в малом особняке с самого начала вечера был приглашен королевский нотариус. Более того, священник, – самый настоящий священник, дожидался в ризнице церкви Сен-Маглуар.
Речь шла отнюдь не об имитации брака, а о совершенно законном союзе, дающем право распоряжаться своей женой до того, чтобы увезти ее из Парижа на неопределенно долгий срок.
Гонзаго не лгал, когда говорил, что не любит крови. Но если другие средства успеха не приносили, принц не гнушался и кровопролитием.
В какой-то момент, развитие событий этой ночи сошло с накатанной колеи. Тем хуже для Шаверни. Но с появлением горбуна, вызвавшегося в задуманной авантюре исполнить главную роль, дело приняло новый благоприятный для Гонзаго оборот. Горбун безусловно был человеком, готовым на все. Гонзаго это прочел с первого взгляда, – понял, что он принадлежит к тем обиженным судьбой существам, которые в своем несчастии норовят обвинить все человечество.