Горбун

– Нет, не все, – уточнил Носе. – Нет Альбрета, Жирона и Шаверни.

Наступила тишина, – все ждали, что скажет хозяин.

– Господа Жирон и Альбрет исполнили свой долг, – наконец произнес он довольно сухо.

– Черт побери! – не выдержал Навай. – Не слишком ли коротка поминальная речь? Не забывайте, что мы не ваши подданные, а его величества короля!

– Что касается мсьё Шаверни, – продолжал Гонзаго, будто не заметив вспышки Навайя, – вино превращает его в дотошного зануду, и потому я решил его снять со своего довольствия.

– Может быть, ваша светлость соблаговолит пояснить, что значит «снять с довольствия»? – не унимался Навай. – Я слышал, что маркиза арестовали и отвезли в предварительную камеру в Шатле, а оттуда отправят в Бастилию.

– Бастилия велика, – мрачно процедил Гонзаго. – Там хватит места не только для Шаверни.

Ориоль сейчас готов был бы расстаться со своим недавно приобретенным дворянством, с половиной всех акций, которыми владел, и в придачу ко всему даже со своей любовью к мадемуазель де Нивель, лишь бы пробудиться от этого ужасного кошмара. Господин Пейроль стоял у камина, неподвижный, мрачный, молчаливый. Навай посмотрел на друзей по несчастью, ища у них поддержки.

– Господа, – внезапно сменив тон, сказал Гонзаго. – Я пригласил вас не для того, чтобы обсуждать участь Шаверни, или чью либо еще. Я призвал вас для дела. Но прежде хорошо поразмыслите, доверяете вы мне по прежнему, или нет.

Он опять обвел всех суровым взглядом, и от его глаз соратники опустили головы.

– Кузен, – тихо промолвил Навай. – Каждое ваше слово звучит угрозой.

– Нет, Кузен, – ответил Гонзаго. – Мои слова просты. Угрожаю не я, – угрожает судьба.

– Что же все-таки происходит? – раздалось сразу несколько голосов.

– Ничего особенного. Просто моя игра подходит к концу, и мне необходимы на столе все карты.

Слушавшие невольно приблизились, но Гонзаго остановил их властным жестом, прислонился спиной к камину и, скрестив на груди руки, принял позу оратора.

– Семейный совет соберется сегодня вечером, – сказал он, – и председательствовать на нем будет его королевское высочество.

– Мы это знаем, монсиньор, – сказал Таранн, – и потому очень удивлены, что вы нам приказали так одеться. Разве в походно боевом одеянии пристало являться на подобной ассамблее.

– Вы правы, – согласился Гонзаго. – Но на совете вы мне не понадобитесь.

У всех одновременно вырвался изумленный возглас. Дворяне начали переглядываться, а Навай сказал:

– Значит, опять придется пустить в дело шпагу?

– Возможно, – ответил Гонзаго.

– Монсиньор, – решительно произнес Навай, – я говорю только за себя…

– Не говорите даже за себя, кузен! – перебил Гонзаго. – Вы ступили на скользкую дорожку. Предупреждаю, мне даже не придется вас толкать, чтобы вы свалились. Будет достаточно просто перестать вас поддерживать. Если вам угодно что-то сказать, Навай, то вначале подождите, пока я вам обрисую наше положение в целом.

– Хорошо, я подожду, пока ваша светлость выскажется до конца, – ответил молодой дворянин, – но в свою очередь тоже предупреждаю, – с прошедшего вчера мы все много передумали.

Несколько мгновений Гонзаго глядел на него с грустью, затем, словно очнувшись, продолжил:

– Итак, на совете вы мне не понадобитесь, господа, – повторил он. – Вы понадобитесь для другого. Для предстоящего вам дела парадные костюмы и рапиры не годятся. Был вынесен смертный приговор. Но вам известна испанская пословица: «от чаши до рта, от топора до шеи…» Палач ждет жертвы.

– Лагардера, – уточнил Носе.

– Или меня, – невозмутимо возразил Гонзаго.

– Вас, ваша светлость?

– Вас? – послышалось со всех сторон.

Пейроль испуганно вытянулся.

– Не стоит впадать в панику, господа, – продолжал принц с еще более надменной улыбкой. – По счастью, выбирать будет не палач. Но когда речь идет о таком дьявольском противнике как Лагардер, сумевшем найти могучих союзников даже в тюрьме, нельзя ни на минуту терять бдительность. Мы сможем вздохнуть свободно не раньше, чем его труп покроют шесть футов земли. Пока он жив, пусть хоть со связанными руками, но, сохраняя способность мыслить и говорить, нам всем нужно быть начеку: держать руку на эфесе клинка, ногу в стремени, и, как говорится, беречь головы!

– Беречь головы! – повторил Носе, напрягшись, как струна.

– Пресвятая сила! – воскликнул Навай. – Это уж слишком, ваша светлость, – при чем здесь наши головы? Возможно, когда речь идет лично о вас…

– Господи, Твоя воля! – пролепетал Ориоль. – Игра совсем испортилась. Я больше так не могу, не могу…

Он медленно направился к выходу. Дверь кабинета была открыта, и сквозь проем было видно, как в вестибюле перед большой залой расхаживают гвардейцы, одетые по полной форме и во всеоружии. Ориоль невольно попятился назад, а Таранн закрыл дверь.