Гордость

– Ты что, не видишь, что арендная плата растет, а зарплаты остаются прежними? Школы у нас хреновые, потому что учителя считают нас всех тупыми. Я хочу поступить в колледж, но ничего не выйдет без стипендии и финансовой помощи, потому что у меня еще три сестры, которые тоже хотят поступить в колледж, а родители едва сводят концы с концами. Вот почему я отгородилась от тебя стеной. Ты приехал в мой район из какого-то совсем другого мира.

Долгая минута проходит в молчании, а потом он говорит:

– Я понимаю. Но ты не думай, что мне все это было просто.

– Дарий, будь у нас такие деньги и такой дом, я жила бы совсем другой жизнью.

Кажется, проходит целая вечность, а потом он произносит:

– Я тебе не говорил, но из старой квартиры в Верхнем Ист-Сайде мы уехали, потому что соседи начали напрягаться из-за нас с Эйнсли. Мы были совсем мелкими, когда там поселились. В третьем классе все считали нас такими лапочками. Но когда мы подросли, голос начал ломаться, они вдруг решили сделать вид, что больше с нами не знакомы. Вот мы и уехали оттуда. Вот только не знаю, мне иногда кажется, что в Бушвике я тоже чужой. Везде чужой.

– Я не хочу, чтобы тебе так казалось, Дарий. Я хочу, чтобы ты был собой и я – собой. – Я переплетаю свои пальцы с его.

Он слегка улыбается.

– Как скажешь, – говорит он.

– И что нам теперь делать? – спрашиваю я.

– Есть предложение, – говорит он. Он сидит совсем близко. Ноги наши соприкасаются.

Тут он наконец наклоняется и целует меня. Проводит пальцами по щеке, по шее, рука скользит к затылку сквозь тугие завитки моих волос. Он пристраивает мою голову себе на руку и целует глубоко, глубоко. Опять я вся – мед.

Кажется, мы добрались до конца игры, хотя сами не знали, что в нее играем. Мы раз за разом отбирали друг у друга мяч, кидали его назад, играли и в защите, и в нападении. Но по тому, как он меня целует – обхватив покалеченной рукой за талию, притянув совсем близко, как бы поглотив своим телом, – я понимаю, что выиграла. И что он выиграл тоже.

Я едва не заснула в объятиях у Дария, там, на крыше, через дорогу от родного дома. Вой сирен способен лишь погрузить меня в более глубокий сон, но отблески света за опущенными веками заставили разом отстраниться от теплого тела и медленно бьющегося сердца Дария.

Он тоже просыпается, щурится.

– Похоже, возле твоего дома скорая стоит, – говорит он.

– Блин, – говорю я и вскакиваю на ноги – бежать вниз.

Но он успевает первым, открывает дверь.

– Дарий? Это ты там? – окликает из соседней комнаты его мама, когда мы добираемся до второго этажа.

– Я, мам, – отвечает он. – Так, ходил посидеть на крышу. Теперь – спать.

Мама желает ему спокойной ночи, мы на цыпочках спускаемся в подвал – Лайла как раз зашевелилась.

– Лайла, нужно идти, – толкаю я ее в бок.

Она поднимается – глаза мутные, недоспавшие, Дарий ведет нас вверх по лестнице, к дверям. Есть полсекунды, чтобы решить, стоит ли ему провожать меня через улицу.

– Иду с тобой, – говорит он.

Я киваю, с трудом сглатываю.

Мы подходим, я вижу, что дверь нашей квартиры открыта, на пороге стоят мама с папулей, а двое санитаров выносят носилки на крыльцо. На носилках тело. Я смотрю на родителей, целая секунда уходит на то, чтобы осознать, что они в дверях, а не на носилках.

Сердце падает, я застываю на месте – Лайла опустила голову мне на плечо.

– Что тут такое? – спрашивает она, медленно отстраняясь. И тут до нее доходит. – Ой, мамочки!

Она кидается на другую сторону улицы, а я с трудом ее догоняю, потому что ноги превратились в стволы деревьев. Поди сдвинь.

Из дома выходят Марисоль, Кайла и Дженайя. Дженайя первой видит меня на другой стороне улицы, жестом велит поторопиться.

Я однажды спросила у Мадрины, откуда она столько всего знает про незнакомцев, которые приходят к ней в подвал погадать на любовь. Она ответила, что мысли и чувства как вибрации. Они колышутся в воздухе, точно ветерок, и, если постараться, все их можно уловить собственным телом. И поэтому, хотя тело ее и лицо закрыты белой простыней, я все сразу понимаю. Первой падаю на колени и начинаю плакать.

Никогда в жизни мне еще так не хотелось растаять в воздухе. И не потому, что папины глаза смотрят с таким огорчением. Не потому, что у мамы глаза красные, влажные и она будто и не замечает нас с Дарием. Не потому, что сестры пытаются меня утешить, а Дженайя даже опускается рядом со мной на землю и крепко прижимает к себе.

Когда дух Мадрины ушел из этого мира, я была с Дарием на крыше. Тела наши слепились вместе, и некоторое время я была очень счастлива, но знать не знала, что впереди, точно открытая дверь, ждет это страшное горе.

А потом я подумала: а может, именно Мадрина, жрица Ошун, богини любви, все это устроила. Это она подарила мне этот кусочек счастья.

Глава двадцать седьмая