Гордость

Я вздыхаю, гляжу на него, качаю головой.

– Ничего ты не понимаешь, – шепчу я.

– Понимаю, – возражает он. – И всех делов. Так все и должно было быть.

Я качаю головой.

– Ты с другой планеты, – говорю я. – Как ты задумал, так все и происходит.

Он щурится, глядя на меня. На лбу небольшая царапина, губа рассечена. Лицо распухло, вставая с дивана, он морщится. Я гляжу на него совсем новыми глазами: когда ему больно, с него слетает все его высокомерие.

Лайла распласталась на другом кожаном диване, разгоряченная и расхристанная.

– Я должна ее отвезти домой, – говорю я.

– Попробуй ее накормить, – советует Кэрри. – Да, погоди. Дам тебе одну штуку. – Она бежит на кухню, возвращается с полиэтиленовым пакетом, протягивает его мне. – Ее наверняка снова вырвет, так что может понадобиться.

Дарий сидит в такси на переднем сиденье, чтобы Лайла могла на заднем вытянуть ноги. Она всю дорогу изводит нас дурацкими шутками. И – да, она могла бы заблевать и меня, и все заднее сиденье, так что пакет Кэрри пришелся очень даже кстати.

– Она вообще не в себе. Как я ее протащу мимо родителей? – спрашиваю я у Дария.

– А может, выйдем из такси за углом или в конце квартала? – предлагает Дарий, поглаживая ушибленную руку. – Пройдется, проветрится.

– Обалдел? У нас в районе глаза повсюду.

Приходит эсэмэска от Дженайи: все дома, кроме нас с Лайлой, Марисоль придумала отмазку: типа, Лайла у подружки в гостях, а я обещала ее забрать. Не знаю почему, но Марисоль родители верят всегда.

– Ее нужно напоить, накормить и уложить спать, – говорит Дарий. – А потом пусть сама разбирается с последствиями.

Сердце екает сильнее прежнего при мысли, что придется все это объяснять родителям. Они не будут ругаться: они расстроятся. Будут винить себя. Вспомнят все то, что сделали не так в нашем детстве. Папуля станет держать нас в еще большей строгости, возможно, еще больше сократит рабочие часы, чтобы присматривать за своими девчушками.

– Да блин горелый, – бормочу я, роняя голову на руку.

– Что, так все плохо? – спрашивает Дарий. – Ладно. Может, отведем ее к нам?

– Да ни за что! Нас тогда и твои, и мои родаки застукают!

– Мои спят. Никто не заметит, стопудово. – Он пожимает плечами. – Давай так: Лайла немного отлежится, чтобы хоть на ногах твердо стояла. А ты рано утром с ней потихоньку проберешься домой.

Я качаю головой, понимая, что и с утра вряд ли пронесет. Пишу Дженайе, что с Лайлой все ничего, умоляю ее не говорить родителям ни слова. Звоню маме – она, слава богу, не отвечает.

Откидываюсь на сиденье, выдыхаю – такси сворачивает на нашу улицу.

Мы подъезжаем к боковой двери дома Дарси. Сердце у меня так и бухает – я оглядываю квартал, не видно ли где папиных или маминых друзей. Если мама с папой вдруг припрутся к Дарси и обнаружат там пьяную Лайлу – так тому и быть. Но если я могу их избавить от парочки сердечных приступов, я постараюсь.

Дарий помогает Лайле выйти из машины, ведет ее к боковой двери, а я зажимаю ей рот, потому что она горланит какую-то песню. Вот мы в освещенном вестибюле, на стенах вешалки, тут же металлический стеллаж с обувью – вся она, как я замечаю, Дария. Он снова достает ключи, открывает вторую дверь – она ведет в подвал.

В середине комнаты – черный кожаный диван, на стене – гигантский плоский телевизор. Лайла тут же плюхается на диван, стонет, что-то бормочет.

– Это моя комната. Чувствуйте себя как дома. – Дарий выходит, поднимается на лестничный пролет в другую часть подвала, а я встаю перед Лайлой на колени, растираю ей лоб.

– Ты знаешь, что ты у нас дурочка, да? – говорю я.

Она стонет.

– Прости меня, Зури.

– Уоррен тебя специально поил, да?

– Нет. Я сама просила. И всего два бокала!

– Пожалуйста, не водись с Уорреном.

– Чего это? Я ему нравлюсь. А он мне.

– Это мне пофиг. Не водись с ним.

– Какое ты имеешь право мне… Ай! – Она трет затылок, щурит глаза.

– Видишь? Вот чем это заканчивается. А если папа с мамой узнают, уже будет неважно, кто там кому нравится. Из парней у тебя будут только четыре угла нашей спальни, – говорю я, растирая ей спину. – И пожалуйста, не надо блевать на этот диван, тогда Дарий меня еще сильнее возненавидит.

– Не будет ничего такого, Зури, – произносит Дарий, входя в комнату – в руке у него мусорное ведро, аккуратно застеленное мешком. Он подает Лайле стакан воды, я бросаю на него взгляд. Он отворачивается. Я отворачиваюсь.

– Даю тебе два часа, Лайла, – говорю я; она сворачивается клубочком и закрывает глаза. – Потом придется взять себя в руки, и мы пойдем домой.

Никакого ответа. Я качаю головой, встаю, тихонько ее толкаю. В ответ стон – я оставляю ее в покое.

Я как-то не сообразила, что мне придется ждать прямо здесь, пока Лайла протрезвеет. Я вообще не думала, что когда-нибудь еще попаду в дом к Дарси. Особенно после нашей ссоры.