Гордость и предубеждение

Элизабет, которой Джейн незамедлительно рассказала основное содержание письма, выслушала рассказ с молчаливым негодованием. Сердце ее переполнили чувства заботы о своей сестре и обиды на других. Назойливые напоминания Кэролайн о неравнодушии ее брата к мисс Дарси не произвели на нее никакого впечатления. Не меньше, чем ранее оставалась Элизабет уверенной в его искренней симпатии к Джейн, но, несмотря на свое постоянное хорошее к нему отношение, она не могла без раздражения, которое иногда граничило с отвращением, думать о том легкомыслии, том недостатке твердости характера, которые сделали Бингли зависимым от друзей-интриганов и побудили его принести собственное счастье в жертву их прихотям и хитроумным намерениям. Однако, если бы его счастье было единственной жертвой, то он был бы свободным тратить его так, как ему захотелось бы, но речь шла также и о счастье ее сестры, а он не мог этого не понимать. Короче говоря, это была тема, по поводу которой можно было погружаться в длительные и бесплодные рассуждения. Ничто другое не приходило ей в голову; действительно симпатия Бингли сошла на нет сама по себе, она была подавлена вмешательством его друзей; знал ли он о чувствах Джейн, или они прошли мимо его внимания – как бы там ни было, но это ничего не меняло в незавидном положении и нарушенном покое сестры, хотя ответ на эти вопросы мог существенно повлиять на мнение Элизабет о Бингли.

Лишь через несколько дней набралась Джейн мужества, чтобы поведать Элизабет о своих чувствах. И наконец, когда миссис Беннет оставила их вдвоем после более длительных, чем обычно, раздраженных роптаний по поводу Недерфилда и его хозяина, она не удержалась и сказала:

– Как хочется, чтобы матушка лучше владела собой! Она просто не догадывается, какую боль причиняет мне своими непрерывными воспоминаниями о нем. Но я не хочу жаловаться. Вскоре все пройдет. О нем будет забыто, и все мы заживем, как и раньше.

Элизабет посмотрела на свою сестру с недоверием и беспокойством, но промолчала.

– Ты не веришь мне, – сказала Джейн, слегка покраснев, – но ты не имеешь на это оснований. В моей памяти он останется самым любезным человеком среди моих знакомых, но не более. Мне нечего бояться и не на что надеяться, мне нечем ему упрекнуть. Слава Богу, мне не настолько больно. Поэтому нужно немного времени… Я непременно попробую взять себя в руки…

Вскоре голосом более уверенным она добавила:

– Я успокоюсь очень быстро, потому что с моей стороны это была только прихоть воображения, ошибка, которая никому не причинила вреда, кроме меня самой.

– Моя дорогая Джейн! – воскликнула Элизабет. – Твоя доброта не знает границ. Ты просто ангельская кротость и бескорыстие. Я даже не знаю, что тебе сказать. У меня такое ощущение, что я никогда не уважала и не любила тебя так, как ты того заслуживаешь.

Джейн живо опровергла наличие у нее каких-то особых качеств, а похвалу отнесла на счет сестринских чувств.

– Да нет же, – настойчиво продолжала Элизабет, – это совсем не так. Ты считаешь всех людей достойными уважения и обижаешься, если я о ком-то отзываюсь плохо. Но не надо раздражаться, если я перегибаю палку и посягаю на твою привилегию обо всех иметь хорошее мнение. Не стоит. Мало существует людей, которых я действительно люблю, а еще меньше – тех, о ком я хорошего мнения. Чем больше узнаю людей, тем больше недовольной ими я становлюсь. Каждый день приносит подтверждение моей убежденности в непоследовательности характера каждого человека, в том, как мало можем мы полагаться на внешние проявления добродетели или незаурядных умственных способностей. О первом я не буду рассуждать, второе – это брак Шарлотты. Непостижимо! Хоть как на это смотри, а все равно это непостижимо!

– Дорогая моя Лиззи, не давай волю таким чувствам. Они разрушат твое счастье. Ты недостаточно смотришь на разницу положений и характеров. Прими во внимание важность мистера Коллинза, а также расчетливый и неприхотливый характер Шарлотты. Не забывай, что она из большой семьи, поэтому в отношении приданого – это вполне равноправный брак; поэтому всем будет лучше, если ты проявишь готовность поверить в то, что Шарлотта действительно способна испытывать что-то вроде уважения к нашему кузену.