Читаем Гордый наш язык… полностью

Трудно сказать, правы ли критики Чехова. Словечко встречается не только у него. В частной переписке XIX века, в мемуарах, когда приводится устная речь горожан. Правда, в каждом из примеров употребление формы извиняюсь можно оправдать каким-либо обстоятельством, тонкостью речи, поначалу не замеченной. «Не извиняюсь перед вами» — у Пушкина; «тысячу раз извиняюсь за то, что…» — у Гончарова; «отложил дело, извиняясь занятостью» и др. — в общем вполне литературны. Личная форма глагола, равноправная в ряду других: извиняешься, извиняется — извиняюсь. Можно понять и переход мысли, почти неуловимый сознанием, но в целом ясный: человек сообщает, что он извиняется в данный момент перед кем-то, вызывая собеседника на ответную реакцию. Может быть, и с некоторой экспрессией, но все-таки вполне правильно.

Иное дело — «извиняюсь, вы не от Ивана Иваныча?», «я извиняюсь, скока время?» В таком случае перед нами форма, как бы вырванная из ряда других, намеренно подчеркнутая употреблением местоимения я, и потому ставшая своего рода наречием, вводным словом, обращением («Извиняюсь, вы…»). Сразу как-то и не поймешь, что это такое: то ли форма настоящего времени, как извиняется, то ли повелительного наклонения, как извините! Так возникают те самые изысканные словечки, которые как будто вежливее, чем извините, но на самом, деле безликие и безродные порождения вихляющего мещанского сознания. Похожие на русские слова — но не русские вовсе. Это извиняюсь, сменившее многочисленные русские формулы извинения, объясняется равнодушием к слову. Казаться — а не быть… А между тем, не все столь невинно, и слово может замарать.

Социальные сдвиги в обществе сопровождались сдвигами в сознании и в оформлении мысли словом. Не всегда вкус и знание языка оказывались на высоте. Журналы 20-х годов XIX века уже почти смирились с разговорной формулой извиняюсь, а словарь Ушакова в 1935 году впервые допустил ее на свои страницы, хотя с оговоркой: «Извиняюсь употребляется также в значении извините, извините меня (простореч.): извиняюсь, я опоздал». В академических словарях этой формы, разумеется, нет.

Однако к ней пригляделись, привыкли, а привыкнув, пошли дальше. Уже не только наречие, но и действительно мещанское — рубленая частица — «Извиняюсь, вы крайний?» По-видимому, процесс продолжается и сегодня, где-то в тайных глубинах, недоступных влиянию специалистов по культуре речи. Да и зачем они, такие специалисты, если журнал «Наш современник» вдруг употребляет слово — заизвинялись? Современник все стерпит, попривык…

<p>«Кто последний?»</p>

Выражение относится к числу наиболее спорных, и многих оно обижает. Отсюда и стремление заменить его: «Кто крайний?» В ответ сердито поправляют: не крайний — последний. Однако многие, наоборот, полагают, будто последний имеет совершенно другое значение (плохой, никудышный) и лучше сказать: крайний.

Много говорили и писали об этом выражении, и все еще нужно к нему вернуться. В нем есть как раз тот самый словесный образ, который, сплетаясь с сиюминутной эмоцией, создает нередко взрывчатую ситуацию.

Становясь в очередь, человек приветствует тех, кто некоторое время будет его соседом. Не в русском обычае молча войти в толпу и отстраниться от всех молчанием: вежливым словом он выделяет из массы людей нужные ему лица. Правда, уважительное пожелание здоровья в данном случае не совсем уместно, поэтому и возникло такое сочетание: «Вы — последний? Кто последний?» Непонятно, почему оно может кого-то обидеть, ведь спрашивая: «Кто последний?» — человек хочет узнать, по следу кого ему предстоит пройти. И верно, в таком выражении сохраняется исконное значение слова последний — тот, кто идет по следу, тот, кто торит тропу следующим за ним, или тот, кто сам следует за другими. Это понятно из сравнения прилагательного с причастием: последующий — тот, кто потом, а последний — тот, кто перед ним. Книжное последующий указывает на то, что человек становится последним, а русское слово последний значит лишь то, что по времени он самый недавний (только что стал в очередь), а в пространстве — конечный в ряду других. В утешение обидчивым заметим, что в научной речи последний как раз уважаемое слово.

Напротив, спрашивая: «Кто крайний?» — вы обижаете человека, потому что, во-первых, говорите не по-русски (в русском языке нет такого значения слова крайний: оно пришло из украинского), а во-вторых, как бы отстраняете его от очереди, уверяя его, что она «на краю», в стороне от ряда и потому вообще нарушает порядок. Тот, кто полагает, что слово крайний вежливее, чем последний, ошибается.

Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки