Гори огнем

Знали бы вы, как я хочу ошибаться! Но мне кажется, поручик Гуляев в своей жизни и работе более руководствуется собственным благополучием и выгодой, нежели общим делом. Вы можете возразить, что таковы многие из участников движения, в том числе среди нашего командования, но я бы на вашем месте все же присмотрелся к Гуляеву как следует. Возможно, его стоило бы отстранить хотя бы от лекций по этике.

ПОЗДНЯКОВ

27 марта 1943 года.

Глава восьмая

Новорожденный снова просыпается в обгоревшем гробу посреди старинной церкви, и снова его окружают фрески с изображениями ада и вечных мук, и в разломе под куполом горит красное небо.

Пахнет гарью от почерневших стен, бордовый свет пробивается сквозь витражи, и тело Новорожденного бьет мелкая дрожь, будто его только вынесло бурной волной на берег.

Опять эти адские картины, эти драконы, пожирающие грешников, языки пламени, обвивающие их тела; трехголовые псы, глодающие руки и ноги несчастных.

Мучают жителей ада рогатые черти, варят живьем в котлах, пилят на части, пьют мозг из их черепов, рубят топорами, пронзают копьями и трезубцами.

Фрески эти, облупившиеся и потускневшие от древности, — первое, что видит, просыпаясь в гробу, Новорожденный. И только потом, слегка приподняв голову, он замечает кроваво-красное небо в разломе под куполом.

Новорожденный не знает, кто он и что здесь делает. Он только что родился.

У него чистые глаза, белая кожа и пересохшие губы.

И опять (но для него нет слова «опять», для него всё впервые) перелезает он через стенки гроба и падает на холодный пол, и снова его тошнит глубокими спазмами, и он выблевывает белого червя.

Червь быстро растет, точно чужой ребенок, ползет на амвон, обвивает его, оставляя мазки желтой слизи, и говорит не своим голосом, будто это вся церковь своими стенами обращается к Новорожденному.

— Ты знаешь, как тебя зовут?

— Новорожденный.

— Ты человек?

— Я не знаю, что это такое.

— Ты помнишь, кем был?

— Я всегда был Новорожденным.

— Может, ты был кем-то еще?

— Нет.

— Вспоминай.

— Я не могу.

— Вспоминай и измени это.

И Новорожденный вспоминает отвратительный прогорклый вкус супа из горелого проса, который давали каждый день в лагере под Витебском, куда их перевезли из-под Боровичей. При раздаче обеда немцы всех били, и Гуляеву тоже доставалось. Он чудом расплескивал только половину миски, остальное жадно лакал и вылизывал. У остальных порой не оставалось и того: от удара палками пленные роняли миски и доедали остатки гущи прямо с земли, собирая крошево из проса грязными пальцами и облизывая их. Немцы, глядя на это, смеялись.

На второй день пребывания в новом лагере Ивана осмотрел немецкий врач. Впрочем, «осмотрел» громко сказано: взвесил да приказал встать у ростовой линейки. Прикасаться к грязному и вонючему пленному даже не стал. Весы показали 48 кг. Врач сказал: «Кляйне русс», — посмеялся и отпустил в барак.

Вместе с Гуляевым в одном бараке жили двести пленных. Вонь стояла невыносимая: от гниющих ран, от тухлой еды, от пота, мочи и дерьма. Но к вони привыкаешь быстро, а к ежедневным побоям не привыкнешь никогда.

Били постоянно. Кулаками, сапогами и палками. Иногда прикладами. Каждый день кого-то забивали до смерти, могли просто расколошматить дубиной череп. В первый же день Гуляев увидел, как одного парня просто выдернули из строя, бросили на землю и отдали на растерзание собакам.

Но хуже немцев оказались свои. Лагерную полицию набирали из таких же военнопленных, и отличались они совершенно звериной жестокостью. Казалось, они пытались изо всех сил выслужиться перед немцами за усиленный паек и выместить на бывших товарищах все те унижения, что пережили сами. Гуляев не мог понять, как за такой короткий срок можно превратить человека в остервенелое чудовище — но можно, вот, он видел это своими глазами.

Начальника лагерной полиции называли Мишка Жирный. Его действительно звали Михаилом, в плен сдался еще под Минском и за время службы умудрился наесть себе второй подбородок.

Мишка Жирный каждый день устраивал особую экзекуцию, которую называл «утренней молитвой».

«Утренняя молитва» проводилась так: на построении пленные рассчитывались по порядку номеров, и каждый десятый должен был шагнуть вперед. Этого бедолагу Мишка Жирный подзывал к себе, заставлял встать перед собой на колени и со всей дури бил кованым сапогом в лицо.

От этого удара выживали не все.

Гуляеву везло.

Все восемь раз. Да, он считал.

Может, он оказался крепче остальных, а может, Мишка Жирный некоторых щадил и бил не так сильно — но Иван выжил, оставшись навсегда с расплющенным, переломанным, повернутым набок носом.

Еще у Мишки Жирного была своя овчарка, которую он порой с радостью натравливал на пленных. Пару раз так не повезло и Гуляеву: собака разодрала ему плечо.

— Каждый из вас хуже последней вшивой собаки, — говорил пленным Мишка. — Вы все здесь не люди, вы сталинские бандиты, и лучше всего будет, если вас увезут рабами в Германию, но до этого доживут не все.