Гори огнем

А спустя неделю, после вечернего построения, в барак к вонючим и голодным пленным вошел парень в немецкой унтер-офицерской форме, но с подозрительно круглым русским лицом и носом картошкой. На плече у него красовался бело-сине-красный триколор. Вместе с унтером вошли два лейтенанта, на вид явно немцы.

Барак замолчал. Раньше их здесь не видели.

Парень осмотрел пленных, тяжело вздохнул, пододвинул к себе табуретку, уселся и достал из кармана красную пачку немецких сигарет «Вальдорф-Астория». Раскрыл ее, протянул перед собой:

— Братцы, кто курева хорошего хочет, угощайтесь.

Пленные подорвались как ошпаренные, протянули грязные руки. Гуляев протолкнулся вперед, кого-то опередив, успел перехватить предпоследнюю сигарету. Парень в немецкой форме достал зажигалку, дал прикурить каждому.

Гуляев затягивался дымом жадно, глубоко, да так, что потемнело в глазах, закружилась голова и онемели ноги. Уселся на пол, чтобы не упасть. Продолжал курить.

Казалось, не было в мире ничего слаще этого дыма.

Сквозь шум в ушах до него доносились слова парня в немецкой форме:

— Меня звать Кириллом. Родился под Воронежем в двадцать первом году. Попал в плен в прошлом сентябре. Испытал все те же муки, что и вы. И я вступил в Русскую освободительную армию. Как видите, я нормально одет, хорошо питаюсь, ко мне хорошо относятся. Никакого обмана, братцы. Генерал Власов дал мне этот шанс, и я им воспользовался.

Пленные смотрели на него — кто-то ошалевшими глазами, кто-то сжав челюсти от злобы. Но никто не решался сказать ни слова.

— Это война не против русского народа, — продолжал Кирилл. — Это война против Сталина и большевизма. Вы же знаете, сколько бед причинил народу Сталин и его клика? Они загоняли нас в колхозы, отнимали землю, морили голодом, расстреливали по доносам. Разве это жизнь?

— А здесь? — раздался глухой голос из глубины барака.

— Что? — переспросил Кирилл.

— А здесь разве жизнь? К нам тут немцы относятся хуже, чем к собакам. Почему мы должны вдруг поверить в добрых немцев, которые не против русских?

Весь барак обернулся на смельчака. Это был тощий парень с выбитым глазом.

Кирилл вздохнул:

— Идет, братцы, война, и на войне, к сожалению, неизбежны перегибы. Генерал Власов регулярно ведет переговоры с немецким начальством, чтобы жизнь пленных в лагерях была лучше. Кое-где это удается, кое-где — нет. Но в Русской освободительной армии к вам будут относиться лучше в тысячу раз. Там вы будете своими среди своих. Вы же никогда не были в Германии! Я видел Берлин, свободно гулял по нему… Мы, солдаты и офицеры РОА, чувствуем себя в Германии свободными живыми людьми. И вы сможете.

— Это же в своих стрелять, — сказал кто-то еще, видимо осмелевший после предыдущего оратора.

— Понимаю, это сложно. А как в Гражданскую было? Тоже ведь в своих стреляли.

Вновь нависло над всеми неловкое молчание, и пахло сладким сигаретным дымом, как будто новой жизнью запахло вдалеке.

Гуляев держал в руке докуренную сигарету, она совсем истлела, но выбрасывать не хотелось. Этот маленький обгоревший огрызок бумажного фильтра вдруг показался ему спасительной соломинкой, тончайшей ниточкой к новой жизни, даже не просто к новой — к жизни как таковой. «Тут все одно помирать».

Он вспомнил вдруг, как лежал под деревом перед самым пленом и попытался закурить, да так и не отыскал нигде спичек, даже у трупа, а потом в ярости смял и выкинул папиросу.

— Обратного пути не будет, — тихо сказал вдруг Гуляев.

— Не будет, — кивнул Кирилл. — Ну что? Кто-нибудь принял решение? Выходите сюда, вперед.

— Я, — сказал, выходя, один из пленных, сидевший далеко в углу.

— Еще?

Гуляев со всей силы сжал окурок между пальцев, встал с пола и шагнул вперед.

— Я.

И мир вдруг пошатнулся в его голове.

И ему показалось, что все это уже происходило. Совершенно точно происходило.

И этот барак, и этот сигаретный дым, и окурок, зажатый в руке…

Это было! Было!

И он мог этого не говорить.

Мог!

Но сказал.

— Что за… — пробормотал Гуляев, не понимая, что происходит.

Но Кирилл уже хлопал его по плечу, и сзади, за спиной, несколько человек тоже говорили «я», как будто немцы — «я-я», и сами немцы тоже что-то говорили, и еще один шаг вперед, и еще, и огрызок бумажного фильтра в руке…

— Молодец, братец, — слышал он прямо над ухом.

Гуляев поднял дрожащую руку к губам, сжал зубами истлевший окурок и затянулся дымом.

Темнело, Берлин погружался в слепоту, и опять гудели моторы самолетов. К вечеру похолодало. Иван поежился и пожалел, что забыл взять шинель.

Между пальцами у него дымилась хорошая немецкая сигарета, которую он только что стрельнул у Позднякова в ресторане.

Стоп.

Что это было?

Иван провел рукой по вспотевшему лбу.

Бежевый «фольксваген» неспешно выехал из-за угла, моргнув фарами, и покатился по мостовой в сторону набережной Шпрее.

Гуляев оглянулся. Сквозь фасеточное стекло на двери он увидел, как пляшут пьяные офицеры, а в углу о чем-то кричит разбушевавшийся Власов.

* * *

Из воспоминаний партизана НИКИФОРОВА, опубликованных в 1954 году.