Горящий рукав (Проза жизни)

Дописал рассказ про все это — заодно и бытовые проблемы решил. Поставил новую мощную пробку, как точку. Все! Пять минут блаженства! Вскоре через сладкий туман снова стала проступать суровая реальность. Возле террасы, где я сидел, собрались коллеги-писатели. С которыми я всю жизнь прожил — и все, что сделал, делал рядом с ними! И вот теперь их унижали. Новый директор Комаровского Дома творчества не пускал мыться писателей с литфондовских дач, руины которых еще стояли, напоминая о прошлом — когда, конечно, мы запросто с них в Дом творчества мыться ходили! Да, имели когда-то мы некоторые мизерные привилегии, которых, при нашей скромности, хватало, они вполне позволяли нам ощущать себя сибаритами, сливками общества, порой даже помещиками. Помню, как в далекие годы, скрытые уже дымкой времени, критик А., небрежно развалясь за столом, спрашивал у директора: «А скажи мне, любезный, творог нынче рощинский али нет?» И директор, стоя рядом, оправдывался — что да, творог нынче не рощинский, комковатый, заметили верно. Но дело в том, что сломалась машина, и рощинский не успели подвезти, но машину уже починили и послали за рощинским. Разве трудно? И думаю, не было в том ничего ужасного, даже для директора — почему же не подыграть, раз уж занимаешь такую ответственную должность, и уважить заслуженного человека? Наоборот — профессиональную гордость должен он при этом испытывать, а не хамство, которое постоянно нынче душит теперешних директоров... Мелочь — рощинский творог, — но зато человек себя чувствует умудренным, искушенным в жизни, добившимся благ и привилегий (пусть мелких, мы не жадные). Каждый человек, проработавший всю жизнь напряженно и в одном деле, должен иметь возможность почувствовать себя преуспевшим, ценимым в своей среде и в ее окружении, пользующимся плодами своих трудов и даже слегка избалованным — почему же нет? Жизнь должна иметь цену и результат — на этом она и держится. Зачем же это так яростно разрушать? Почему бы не приласкать заслуженного человека — он же понимает все, не алмазов же просит! Нет! Наоборот — хамство! Желание — унизить, доказать — ты никто, только тут мешаешь. Копившаяся десятилетиями классовая ненависть? Да нет. Обслуживающие всегда там неплохо жили. И, в общем-то, по-хозяйски себя вели. И детишки их тут гоняли на трехколесных велосипедах, и маститые классики рассеянно гладили те детские головки, и сумки поваров и уборщиц были странно пузатыми, когда они покидали пищеблок. Никто ж слова не говорил. Вполне вольготно они жили. Так за что мстить? Писательница Р., в детстве прошедшая вильнюсское гетто и замечательно про это написавшая, твердая, никогда не хнычущая, никогда не требующая никаких привилегий за свою героическую жизнь, приехала в Дом творчества на полдня раньше, накануне начала действия своей путевки, когда комната ее уже свободна была, — и напоролась на хамство нового директора (каждый новый почище старого!): «Забудьте свои замашки! Вы теперь тут никто!»

Много ли у нас осталось? Такие вот милые сердцу пустяки. Неужели и их надо вырвать? Это не рачительность, не хозяйственность (как раз хозяйство у них все больше разрушается). Это — отстрел.

И седые мои коллеги собрались у крыльца. Критик А., который всегда в эпицентре самых жгучих проблем, возбужденно рассказывал мне, как его, пришедшего с мочалкой в Дом творчества с дачи, выгнал новый директор: «Здесь вам не обмывочный пункт!» Последняя седая прядь моего друга возмущенно поднималась, как гребень... помню еще лихие его кудри.

Да, жизнь прошла. Но — не мимо. Не мимо нас. Мы еще в этой жизни значим!

«Пойду! — решил я. — Пойду туда! И помоюсь! И проторю всем моим коллегам сей путь, который пытаются вдруг застить супостаты!»

И я, как камикадзе с мочалкой, кинулся туда. Скажу этому типу, называющему себя директором (какой он директор?), что жизнь, прожитая нами, вовсе не ничтожна! Мы написали книги, которые читатели рвали друг у друга, мы накормили нашими изделиями три поколения, мы жили во времена, когда за одним пьяным столом собиралось больше настоящих писателей, чем родилось за все последующие года. Мы — те самые, на чьи заработки, причем даже на малую часть их, построены все эти Дома творчества в Комарове, Переделкине, Ялте и Коктебеле — везде, где обезумевшая обслуга, нанятая нами же, теперь пытается нас гнать!