Горящий рукав (Проза жизни)

Наутро после поездки к отцу я шел в школу особенно неохотно — до последней минуты тянул! Слишком много там уже скопилось того, что было непереносимо. И страдания мои, и даже успехи — «успехи» казались особенно противными. Но если не эта школа — то что? В другую перейти — но там вряд ли окажется легче. Здесь надо справляться! Нога за ногу, но я все-таки шел. На повороте с улицы Маяковского на улицу Пестеля, как всегда здесь, ударил резкий ветер, выбивающий слезы. Отчаяние затопило меня. Я вроде научился держаться — но не хватало сил. И сегодня все рухнет. И начнется с опоздания — первый урок как раз Любови Дмитриевны, с чьего урока я столь надменно недавно ушел, — уж сегодня она воспользуется возможностью! «Вы что — и ночью делаете стенгазету, раз позволяете себе опаздывать?» — что-нибудь в таком роде скажет она. И все злорадно загогочут — и я их пойму: выскочек не любит никто! Хоть бы иначе начался день! Впереди во мгле проступала белая гора Спасо-Преображенского собора, и вот я уже шел вдоль круглой ограды из свисающих цепей и вертикально поставленных, сизых от холода стволов трофейных пушек, захваченных бравыми преображенцами в знаменитых боях, включенных в учебники.

Я вспомнил счастливый, морозный солнечный день — на этом вот самом месте. Отец встречает меня в фойе школы, и мы выходим к храму. И я впервые замечаю, как он красив. Наверное, потому, что это — день счастья и все чувства обострены. В тот день я впервые, после хмурой полосы невезенья в первом классе, почувствовал, что могу, получил первую пятерку — и тут, не давая моим восторгам угаснуть, — прекрасный, на фоне синего неба, белый храм.

В тетрадке моей: «ЛЫЖИ ЛЫЖИ ЛЫЖИ» — и красная пятерка чернилами. Перо чуть зацепилось за щепку бумаги в листе и брызнуло — брызги эти помню. Как сейчас.

— Молодец! — высокий, крепкий отец рядом, рука его на моем плече полна силы. — На лыжах пятерку догнал!

Мы смеемся. Идем вдоль ограды.

— Видал — стволы трофейных пушек! — отец показывает на сизые от мороза чугунные столбы, соединенные свисающими столбами. — Захвачены преображенцами — а это их церковь полковая.

— Захвачены? В эту войну? — морща лоб, изображая понимание, произношу я.

— Ха-ха-ха! — отец хохочет, откидывая голову. — Что ли, не рассказывали еще вам?

Я молчу обиженно. Мог бы и сам рассказать. Все время его нету. Вот не было почти два месяца — потому и пришел встретить меня.

— Эх, товарищ Микитин, и ты, видно, горя немало видал! — произносит отец свою любимую присказку, сочувственно сжимая мое плечо. Я чувствую горячие слезы на щеках, они быстро замерзают, скукоживают лицо. — Преображенский полк еще Петр Первый создал! А пушки эти турецкие захвачены в войну 1828 года! Целых сто два ствола! Не трогай!

Но восклицание запаздывает: я, сняв варежку, глажу тремя пальцами сизый ствол — и кожа прилипает, примораживается — не оторвать. Отец быстро становится на колени, горячо, с клубами белого пара, дышит на то место, где пальцы прилипли. Потом дергает мою руку. Содралось! Медленно проступает кровь.

— ...Ничего! — быстро придумывает веселый отец. — Это как будто вместе с преображенцами сражался, пострадал от турецких пушек, кровь пролил! Ты преображенец теперь!

Смеясь, мы идем вдоль ограды. Деревья розовые, пушистые. Сейчас таких морозов почему-то уже нет.

— Да — пушки стр-рашные! — говорит отец весело. — Помню, мне переводили названия их. «Гнев аллаха»! — отец как бы в ужасе таращит глаза. — «Дарю только смерть».

Прекрасный белый собор возвышается над ужасом, уходит в синее небо, дарит блаженство и покой. Хоть бы он помог мне, сделал так, чтоб я не опоздал! Но кто может помочь тебе тут, если ты сам специально опаздываешь? Но все-таки, может быть, есть какая-то помощь страдающим? С этой неясной мечтой-мольбой я выбежал из темной улицы на светлую площадь. И глаза мои прыгнули к циферблату на белой башне под куполом. Стрелки показывали без пяти девять! Я успевал! Ужас сменился ликованьем. Я не произносил тогда, даже про себя, кто мне помог, спас меня, подарив пять драгоценных минут. И всегда спасет, понял я, если ты будешь этого достоин и не станешь нагло требовать «в подарок» десять минут, потом двадцать — тогда все захлопнется для тебя. А так — все прекрасно! И всегда будет хорошо, если не потеряешь то, что сегодня поймал! Радостный, я вбежал в школу, и все улыбались мне.

«Не забудь!» — во мне что-то щелкнуло. Потом я узнал этот звук в стуке клавиш пишущей машинки.

ЭТО ИМЕННО Я

Какая-то легкая, но прочная конструкция теперь поддерживала меня изнутри — не давала опасть, скукожиться, «расправляла» меня! Теперь я легко входил в класс и куда угодно. Моя обособленность раньше меня угнетала — теперь я с нею тайно ликовал. Сколько я вдруг понял всего, и наслаждался этим, и никому не собирался этого выдавать. Теперь я знал, зачем хожу, вхожу, гляжу, — все теперь было полно смысла, и когда «мое» получалось еще раз — это было еще одним подтверждением, что я правильно живу.