Горящий рукав (Проза жизни)

Однако я успел. Я уже был писатель со стажем, опытом и умением: рукав теплого моего пальто загорелся от папиросы, когда мне было всего девять. А свой первый рассказ я создал, по воспоминаниям бабушки, уже года в полтора. Едва научившись ходить, я уже представлял из себя объект, достойный описания. Мама сшила мне из какой-то ткани (видимо, со стола президиума) широкие красные шаровары. В Казани мы жили на узком перешейке между оврагами, и сильные ветры то и дело сдували меня вместе с красным моим парусом в овраг. Я не стал ни с кем это обсуждать. А тем более — жаловаться, и до сих пор я больше люблю принимать решения в размышлениях, а не в разговорах. Я пошел домой и, ни с кем не советуясь, вынес маленький стульчик, на котором я иногда дома сидел. На ветру я использовал его для устойчивости — когда ветер хотел меня сбросить, я крепко опирался о стул. Еще больше устойчивости я любил усидчивость: борясь с порывами ветра, я пересекал плацдарм и дерзко устанавливал стульчик у самого оврага. Здесь я комфортно усаживался, клал ногу на ногу и, придерживая панамку, закидывал голову и пил из бутылочки с соской холодный чай. Умел жить и ценил наслаждения — уже тогда! Теперь оставалось это только описать — что через много лет и случилось. То был мой первый или второй рассказ. Так что, когда мне определяли литературный стаж, правильней было считать с полугода — свое предосудительное поведение в ванночке я тоже помнил и потом описал. Жили мы в Казани, а работали родители на селекционной станции на Архиереевой даче. Однажды они почему-то несли меня туда на руках, весело споря, азартно передавая меня с рук на руки как некое бесспорное доказательство своей правоты. Слов не помню, но ощущение свой роли в том споре запомнил тогда и тихо улыбнулся. Выходили они еще до солнца: огромное казанское озеро Кабан, вдоль которого они шли, появлялось под холмами внизу — сперва темно-фиолетовым, потом багровым.

Летом мы переезжали. Отец бодро шагал за возом, на котором лежал наш скарб, и я тоже сидел на возу, вместе с сестрами и бабушкой. Помню внеплановую остановку среди степи, у большого светло-серого вяза: стульчик потеряли! Мысли отца всегда витали далеко от конкретных мелочей жизни. И мои мысли тоже где-то летали: не увидать, как мой любимый стульчик отвязался и упал! Это надо же! О чем таком надо было думать, чтобы проглядеть мой любимый предмет? А упал он прямо отцу под ноги! И тот, со своей обычной отрешенной улыбкой, величественно его перешагнул, такую мелочь пузатую! Мы долго стояли у вяза (хотите — поменяйте его на тополь). Отец даже вернулся до поворота дороги, посмотрел вдаль. И вернулся почему-то со счастливой улыбкой, еле сдерживая смех.

— Ничего! — произнес он. — У него четыре ноги — догонит!

Придумал! Изобрел! И был счастлив. Слова важнее предметов! Словом можно поправить все! — вот что я радостно там усвоил, приобрел, можно сказать, специальность свою! Выражаясь языком современным, потеря стульчика — наш первый с отцом совместный литературный проект. Потом было еще несколько.

И вот я на самообслуживание перешел. Начиная с горящего рукава, жизнь всегда приветливо обо мне заботилась, поставляя материал. Веселых ужасов у нас кругом гораздо больше, чем скучного реализма, поэтому я, выбрав веселое разрешение ужаса как основной мой прием, никогда не знал перебоев в работе.

ПРЫЖОК В ШИРИНУ

После школы география моей жизни расширилась. Надо было выбирать институт — и тут ощущение места сыграло главную роль. В тот год было лишь два достойных направления для лучших умов — Политехнический и Ленинградский электротехнический (ЛЭТИ). «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне!» И ради «почета» многие лирики пошли в физики, включая меня. Каюсь — отнюдь не взвешивание научных потенциалов двух вузов определило выбор. Скорее — звук! В буквах ЛЭТИ было что-то ласковое и одновременно — стремительное. «Учусь в ЛЭТИ!» Кроме того, меня сразу очаровала вольная, размашистая, вся какая-то асимметричная Петроградская сторона, так непохожая на четкий и «регулярный» центр.

Из моих мест на неторопливом трамвае № 17 я переезжал Неву по Литейному мосту, трамвай громыхал по невзрачной Выборгской стороне и выезжал на простор — река, за ней огромный экзотический сад.