Горящий рукав (Проза жизни)

Однажды в старинной многоярусной аудитории возле кафедры химии было объявлено выступление нашего объединения. Я развязно вел. Развязно читал.

Неудачи мне стали мешать!
Ты — одна из моих неудач.

Кого я имел в виду — сам не знаю. Видимо — самого себя. В те годы литературные вечера проходили бурно. В конце пятидесятых — начале шестидесятых что-то назревало, булькало, надвигалось. Все были возбуждены, ходили друг к другу в гости. И как я потом вспоминал об этом — «спорили по ночам до хрипоты». Еще было принято тогда «часами говорить о прекрасном». Бурно проходили и литературные выступления. Помню, как в университете один отчаянный и модный тогда поэт выкрикивал:

— Я не грущу. Соленым огурцом — хрущу!

Он при этом делал швырятельный жест и срывал бешеные аплодисменты. Как-то не сразу я уловил глубинный смысл этого стихотворения, только через минуту понял, что на дворе-то у нас — Хрущев, «хрущ», и тоже разразился аплодисментами, но с опозданием, вызвав смех.

Наше выступление проходило спокойней: почему-то преобладали у нас поклонники чистой поэзии, а не политической. Однако и чистая поэзия была тогда вызовом — зрители прекрасно это чуяли и реагировали бурно. Когда я объявил наконец, что вечер закрывается, с самой галерки донеслось восклицание:

— Пусть староста еще почитает!

Я прочел что-то бойкое. И когда все стали расходиться, ко мне спустился сверху парень с узкой пиратской бородкой, веселыми и пронзительными черными глазками.

— Марамзин! — он протянул мне ладошку.

— О! — произнес я.

Я, конечно, знал всех тутошних знаменитостей. То есть слышал о них, начиная с Гиндина, Рябкина и Рыжова — авторов знаменитой «Весны в ЛЭТИ», на несколько лет затмившей все, происходившее в нашем городе. Но они уже отучились, когда я пришел, и все ушли в литературные профессионалы. Из более поздних я слышал, конечно, и о Марамзине, прославившемся своим буйным поведением еще в институте и теперь пишущем гениальные рассказы, которые, естественно, все боятся печатать.

Мы вышли из старого корпуса вместе.

МАРАМЗИН

Маленькие глазки его жгли меня насквозь, словно угли. Ну? Что? Так и будем идти? — как бы спрашивал он. Так просто, ровно и гладко, как ходят и живут все, он никогда не жил и не ходил. Мы прошли с ним метров десять вдоль решетки Ботанического сада — видно, это был максимум скуки, на который он соглашался. Но тут терпение его иссякло. Он оторвался от меня и стремительно догнал идущую далеко впереди пожилую тучную женщину в растоптанных туфлях, с двумя тяжелыми сетками в руках.

Ну вот, увидел какую-то свою родственницу, решил я. Сейчас возьмет ее сетки и уйдет с ней. И моя наметившаяся связь с большой литературой прервется навсегда!

С замиранием сердца я понимал, что встретил человека исключительного, с которым резко изменится моя судьба, — но организм мой явно требовал передышки. К совсем резким изменениям я не был готов. Хотя, в общем, их жаждал. Такова моя вялая натура, совсем не схожая с натурой Марамзина. Нет, то не родственница! — слегка даже испугавшись, понял вдруг я. Как-то слишком много и быстро, идя рядом с ней, он говорил и прикасался при этом вовсе не к сеткам. Потом он так же бегом вернулся ко мне обратно и, беззаботно улыбаясь, пошел рядом.

— А, ничего не вышло! — бодро проговорил он.

Я оторопел.

А что, собственно, тут могло выйти? — удивленно подумал я.