Горят огни

Спать больше не хочется, и я поднимаюсь, чтобы соорудить на всех более-менее приличный завтрак. Я чувствую себя полностью разбитой: даже вещи надеваю вчерашние, а уговоры самой себя взять в руки хотя бы расческу, чтобы не заработать колтунов, занимают еще несколько минут. Пока я взбиваю омлет из десятка яиц, Костя заваривает нам кофе, колдуя над туркой что-то непонятное.

Глоток бодрящего напитка возвращает меня к жизни, а допив чашку, я готова даже на такой подвиг, как легкий макияж: у меня под глазами такие синяки, что Костя, увидев их, наверняка только чудом не стал заикой. Потихоньку дом просыпается, и я вывожу Бродягу на прогулку: мне тоже не помешает свежий воздух. Времени хватает как раз, чтобы вернуться к завтраку — Ник демонстративно отказывается и уходит обратно к себе есть кривоватый бутерброд собственного приготовления — а потом отправиться на собрание. Костя всё еще недоволен, что его отец в какой-то степени втянул меня в это, но в итоге признает его правоту: нельзя обезопасить меня против моей воли, так лучше уж тогда научить защищаться от реалий такой жизни.

Дима едва может встать с кровати, но всё-таки едет с нами, несмотря на Талины протесты и угрозы вызвать медиков, которые точно никуда его не отпустят. Чтобы успокоить внезапно разыгравшиеся нервы, я грызу предусмотрительно захваченное с собой яблоко: это действительно помогает. Мы добираемся довольно быстро, несмотря на то, что обычно в такое время вся Москва стоит в пробках. Димас ехидно улыбается и говорит, что просто у нас «блатные номера» — я хочу спросить, что это значит, но решаю отложить вопрос на потом: мы уже на месте.

По мере того, как я подробно рассказываю о времени, проведенном у Елисеева, дядин взгляд меняется со строго-сурового на ласковый и полный доброты: неужели он наконец перестанет быть вечно недовольным мной и начнет хоть немного уважать хотя бы за то, что я принесла действительно стоящую информацию? Нащупав в кармане джинс впопыхах засунутый туда перстень, про который я уже успела забыть, извлекаю его на свет и показываю всем: в основном, конечно, дяде, ведь если кто-то и обладает хоть какими-то сведениями, то только он.

— Их было несколько, — вспоминая давно забытую историю, дядя чуть прикрывает глаза. — Отец, твой дед, изготовил несколько точных копий, не поскупился даже на натуральные камни, чтобы было не отличить. Где находится настоящее кольцо и как его распознать, не знала ни одна живая душа, кроме его самого. Если кто-то еще мог быть в курсе, то только твоя мама.

Помолчав с минуту и собравшись с мыслями, дядя начинает рассказ.

Глава 19. Там, на пожаре

Анна Максимовна Снегирева, в девичестве Гордеева, была кареглазой шатенкой. Ее муж, Лев Геннадьевич Снегирев, был обладателем блондинисто-медовых волос и изумрудно-зеленых глаз. Его шевелюра больше напоминала львиную гриву, чем человеческую прическу, что весьма гармонично сочеталось с его именем. Господи, да он даже по знаку зодиака был львом.

На детях Льва Геннадьевича и Анны Максимовны генетика, казалось бы, не отступилась от правил: старший сын, Игорь, во многом был похож на мать, а вот Лена, родившаяся на четыре года позже, наоборот, больше походила на папу: по крайней мере, непослушностью светлых волос.

А младшая дочь Снегиревых, Анастасия, была, как говорится, ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца: черноволосая, с чуть раскосыми ярко-зелеными глазами — хотя бы здесь была схожесть с кем-то из родителей — не в меру бледная и худая. И именно ее из всех детей глава семейства почему-то превозносил над остальными. Он не говорил об этом вслух, нет, он ведь примерный отец и любит всех троих одинаково, но его поведение зачастую говорило об обратном.

Он любовался на Настю и говорил, что она унаследовала фамильные аристократические черты Снегиревых, сравнивал ее со старыми, совсем древними фотографиями и чудом уцелевшими в пожарах войн и революций портретами предков, живших еще даже до изобретения дагерротипа. Он с малых лет давал ей примерять фамильные драгоценности, когда Игорю и Лене даже смотреть на них не всегда разрешалось. То и дело дома звучало это постоянное «Настя», «Анастасия», «Настенька».

Когда в начале девяностых отец забыл про свою науку и с головой бросился в бизнес, у Игоря уже была работа, жена и маленький сын: практически точная копия его самого, только неожиданно для всех на мир смотрели эти «Снегиревские фамильные» зеленые глаза, за которые Игорь так много раз злился на младшую сестру: ему всё время казалось, что именно из-за них Насте всегда доставалось всё, чего она только пожелает.

Лена училась в институте и до сих пор жила с родителями, но мало интересовалась делами отца: всё больше бегала с подружками на вечеринки, собирала хвосты из пересдач, зачастую не ночевала дома и надеялась поскорее улизнуть из-под родительского крыла. Шестнадцатилетняя Настя слушала ее рассказы с открытым ртом: она и сама не была пай-девочкой, но до веселой университетской жизни, которая не сравнится ни с чем другим, ей оставалась еще пара лет.