Горят огни

Наш спор продолжался до самого вечера, а утром понедельника я, уже в новых туфлях на более низком и устойчивом каблуке, считала ворон на уроке английского. Тема была легкой и понятной, заданий нам дали мало, поэтому я довольно быстро сделала все упражнения. Оставалось еще минут пятнадцать свободного времени, что огромная редкость даже для десятого класса, и я вновь погрузилась в свои мысли. Мое единственное воспоминание было, черт возьми, о тортике, но я старалась сосредоточиться на образе мамы. Возможно, я пережила бы утрату намного легче, чем могла бы, если бы в моей памяти остались хоть какие-то счастливые моменты с родителями. Да просто хоть какие-то.

Да, воспоминания не съедали меня изнутри, но в полном их отсутствии тоже было мало радости. Почему-то мне казалось, что катастрофа произошла не просто так, но каждый раз я списывала это на паранойю, которая также появилась после аварии. Было ощущение, что от меня ускользает какая-то очень важная деталь, но на одном-единственном детском воспоминании догадок не построишь. Что бы было сейчас, если бы родители были живы? Замечтавшись, я стала лениво чертить беспорядочные каракули в тетради, а через какое-то время осознала, что рисую уже не хаотичные штрихи: синие линии потихоньку складывались в портрет, странно напоминавший Костю.

Пришлось сосредоточиться на рисунке и стараться делать его более близким к реальности, раз уж я за это взялась. И без того не сильно-то острые черты лица в обрамлении светлых волос приобретали еще большую мягкость, которая мало соответствовала колючему взгляду и сурово сжатой линии губ. Я-то знаю, что ты способен и на добрые эмоции. Прямые брови, немного нахмуренные даже тогда, когда расслаблен, слишком темные на контрасте с волосами, делают взгляд еще более тяжелым. Высокие скулы и легкая небрежная щетина, вероятнее всего, двухдневная: еще в субботу он был гладко выбрит.

Я так увлеклась, что не сразу заметила классного, который, наверное, уже больше минуты стоял у меня за спиной и наблюдал. Не успела я придумать выход из ситуации, как он обошел парту и преспокойно взял мою тетрадь, пробежался глазами по последним двум страницам и тепло улыбнулся, хотя для меня это выглядело сейчас как оскал убийцы. Не дай бог он увидит мои художества, хотя конечно же, он их и так уже заметил, он же, мать его, учитель и видит, наверное, даже затылком: у Ника тоже присутствовал такой талант.

— Простите, — пробурчала я, не забыв про официальное обращение при одноклассниках, — я не очень хорошо умею рисовать.

Все еще улыбаясь, классный протянул мне тетрадь.

— Задания сделаны правильно, пять, хотя за эти сокращения я бы голову тебе оторвал. Но только грамматикой оценки заработать не получится, поэтому ответь, пожалуйста, прошлую тему у доски.

В голову сразу же полезли всякие непристойные мысли, но что поделать, пришлось идти отвечать. Я уже прикинула, насколько идиотский провал меня ожидает, ведь в устных ответах англичанин довольно жестко критиковал всех, а меня и подавно — с моей-то разговорной речью — но только я открыла рот, как прозвенел спасительный звонок. В ожидании приговора я замерла, не решаясь сказать что-либо.

— Ребята, все свободны. Снегирева, задержись на пять минут, ответишь мне тему.

Я немного расстроилась, ведь опять не получится уйти пораньше и купить булочку в столовой: некоторым удавалось слинять за пару минут до звонка и занять очередь еще до начала перемены, и у меня уже просто не оставалось шансов. Опершись рукой о парту, я угрюмо наблюдала, как ученики покидают класс. Я могла бы просто попросить кого-нибудь принести мне эту несчастную булку, но я попросту не додумалась так сделать. Последней, игриво подмигнув мне, ушла Таля, оставив нас с учителем вдвоем. Я уже собралась рассказывать об английских традициях и суевериях, но Костя прервал меня, как только я открыла рот.

— Можешь не рассказывать. Я и так в курсе, что ты знаешь весь материал, — и снова мне сносит крышу от его голоса, а я даже не пытаюсь с этим бороться.

Костя сел за стол и склонился над тетрадями, как будто и вовсе про меня забыл, а я, как полная идиотка, стояла у доски и не знала, что делать дальше. Не знала, что сказать, и тем более не понимала, какого черта я здесь делаю вместо того, чтобы за обе щеки уплетать любимую булочку с ветчиной и сыром. Нужно было, наверное, попрощаться и по-быстрому свалить, но учитель вновь заговорил первым.

— Как твои дела, Снегирева?

После этой реплики я кое о чем вспомнила, о чем-то важном, что никак не могло подождать:

— Мой торт! — и бросилась к черной в тон туфлям замшевой сумке, в которую сегодня с утра впихнула добрую половину грильяжного торта, пожертвовав половиной конспектов. На его приготовление я убила практически весь вчерашний день, то и дело отвлекаясь на разговоры с Талей, и искренне надеялась, что у Кости нет аллергии еще и на орехи. Я подошла к учителю и объяснила: — В субботу я накосячила и сейчас хотела бы извиниться, вот, — с этими словами я протянула ему торт.