Читаем Горит свеча в моей памяти полностью

Наконец дождался. Если не ошибаюсь, это было на девятый или десятый день после моего посещения врача. За столом сидел солидный мужчина, которого я до этого в глаза не видел. Он мне указал на стул напротив себя, а сам продолжал листать лежавшие в папке бумаги. Он листал, а я смотрел на его начищенные до блеска туфли.

Начало разговора, по-моему, ничего плохого не предвещало. Спросил, как у меня теперь со здоровьем, понимаю ли, насколько отстал от своей группы; сам закурил папиросу и спросил, курю ли я. Мой ответ, что не курю, ему понравился. Тут он словно подвел черту и объявил:

— Нам известно, что вы оказали сопротивление представителям нашей милиции, когда они выполняли свой служебный долг. Это было, когда они задерживали вашего отца. Почему они вас не привлекли к уголовной ответственности, неясно. Но это их дело.

Такой вкратце была предварительная часть его речи. За ней уже посыпались другие вопросы:

— Почему вы не сообщили, что ваш отец арестован? Вы говорите, что его освободили. Это еще не значит, что он невиновен. Я спрашиваю: за что арестован? — Тут он повернулся ко мне и сердито продолжил: — Пустые слова. Ни за что не арестовывают. Вы странно рассуждаете. Очень странно. Можете мне предъявить официальный документ, в котором указано, что ваш отец на самом деле невиновен и что перед ним, может быть, даже извинились? Нет, такого документа у вас нет. То-то!

В этом «то-то» был уже установленный факт уголовного и даже политического преступления. От такого обвинения тогда можно было со страха лишиться рассудка.

Это «то-то» ему так понравилось, что, укладывая бумаги обратно в папку, он продолжал «то-токать». Сам встал, но мне рукой показал, что я могу сидеть и слушать его выводы и заключительные слова:

— По моему мнению, вы не соответствуете требованиям, предъявляемым будущим пилотам, и об этом я доложу кому следует. Советую, старайтесь в будущем быть преданным и сдержанным гражданином. Помните, интересы страны всегда важнее личных интересов.

Он говорил, а я, осужденный, весь в красных пятнах, чувствовал себя так, будто меня больно секут плетью или жгучей крапивой.

Если буду утверждать, что разговор, который я только что описал, передан мной слово в слово, мне не поверят. Но этот день я хорошо запомнил. Сон меня не брал. Что будет указано в приказе, не так важно, но академического отпуска мне не дадут. Ничего себе, мелочь — «оказал сопротивление представителям нашей милиции при выполнении ими служебного долга», «не сообщил, что отец арестован», а еще мое непонимание того, что «ни за что» не арестовывают! Пойти к начальству просить, объявить, что полностью признаю свою вину и обещаю исправиться? Нет, нет! Даже если пойти, это не поможет.

Мечты, мечты… Сколько мыльных пузырей теперь лопнуло. Но строить замки на небесах я больше не собирался. Все было так близко, и вдруг…

<p>Еврейские годы</p>

Однажды я прочел в газете объявление о том, что «Еврейское отделение при Московском педагогическом институте объявляет прием на подготовительные курсы»[91]. Раздумывать было нечего, лишь бы приняли. И получилось: один день — и вся жизнь.

В Москву я приехал к концу дня. Поезд опоздал. И хоть небо выглядело заплаканным, у меня на душе было светло. Пока я добрался до Малой Пироговской улицы, где находился институт, был уже поздний вечер. Прекрасное здание института утопало в закатном свете. Дежуривший у входа грузный мужчина с густыми, длинными, висящими, как чаши весов, усами, не впустил меня в здание без студенческого билета.

Стою, как сирота, у дубовой двери, и сам не знаю, на что надеяться. Кому же неизвестно, что даже с толстым кошельком не так-то легко в Москве получить место в гостинице, чтобы переночевать. А если явится бедный человек вроде меня, тем более — лови ветер в поле. Стою на месте, а вялый ветерок, который собрался было уснуть, вдруг разбушевался, подул холодной сыростью. До настоящих холодов еще далеко, но погода тоскливая.

Пока я там торчал, мимо меня прошли шумные ватаги студентов. Вдруг я заметил, как из здания не вышли, а буквально выбежали два парня.

Теперь они возвращаются. Разговаривают, не переставая жевать. Один из них бросил мне на ходу:

— Если ждешь кого-нибудь или надо что-то передать, постараемся помочь.

Как помочь, чем помочь, если я здесь никого не знаю? Я им показал письмо, что-то вроде вызова от декана Бориса Шварцмана[92], но оно написано по-еврейски. Оказалось, что у не пропустившего меня дежурного была бумага, список абитуриентов на подготовительные курсы Еврейского отделения (с моей фамилией в том числе), которых следует временно поселить в студенческом общежитии в Хилковом переулке.

Перейти на страницу:

Все книги серии Чейсовская коллекция

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии