Тогда, видно, я еще не все понимал. А теперь, полагаю, это был такой разговор, когда произносят не только слова, но, кроме того, говорят глазами.
Вот так, если многое пропустить, я мог бы стать, но не стал русским журналистом. А пока не могу положить ручку, пока не расскажу об еще одной встрече с С. И. Володиным.
Это было лет через пять-шесть после войны. Время, о котором лучше не вспоминать. Я работал носильщиком в конторе утильсырья: приходилось выносить из подвала тяжелые тюки и складывать их на грузовик. С тюком, который весил больше меня самого, я одолел подвальную лестницу и, согнувшись в три погибели, ступил на приставленную к кузову неустойчивую лесенку.
— Бросьте тюк! Лев, стойте и бросьте тюк. Бросьте!
Если попытаться, стоя на этих «качелях», скинуть груз, то, скорее всего, сам свалишься, и кто тут вздумал мной командовать?
Это был Степан Иванович Володин. Тяжелый тюк опущен туда, куда его следовало опустить — в кузов, а мы стоим друг против друга. Он, как всегда элегантно одетый, в дождевике, с портфелем в руках, прижал меня, мокрого, как рыба (шел мокрый снег), грязного, к себе и все повторял:
— Идемте со мной.
На новую должность заместителя директора предприятия Володин был назначен лишь неделю тому назад. С прежней работы его сняли за засорение кадров (читай: слишком много евреев). В первые послевоенные годы я заходил к нему несколько раз, и он встречал меня очень дружелюбно. Из еврейских писателей он был знаком с Лейбом Квитко, любил его детские стихи и радовался, когда их хвалили.
На его рабочем столе лежала гора бумаг. Из шкафа он достал полотенце, показал, где умывальник и где сушилка. Я отказался и умыл только лицо и руки.
Из кухни принесли какую-то еду. Мне он налил полстакана водки, а себе — немного вина. Я выпил махом. А Володин сделал всего глоток и посмотрел на меня. Глоток — и снова молча посмотрел. Прощаясь, положил мне на плечо руку, и я услышал:
— Больше не буду тебе «выкать». Можно? А перевести тебя к нам на другую работу невозможно. Не смотри на меня так, такова жизнь.
Конечно, такова жизнь. Что еще мог он мне сказать?
…С тех пор уже прошли, как говорится, долгие годы. И все же, как ни тяжело помнить, забыть невозможно, а может быть, и не нужно.
Из фронтовых воспоминаний
В огне войны
Было воскресенье, но я поднялся намного раньше, чем в будни. К двум часам надо было быть в институте, где предстояло сдать устный экзамен. Никакие отговорки на экзамене по школьной гигиене не помогут. Профессору надо отвечать в точном соответствии с учебником, который он же и написал. Сижу, зубрю уже с пяти утра. Вопрос только в том, довезу ли я наскоро приобретенные знания от своего подмосковного жилья до института. За это время все еще может вытрястись из головы.
На железнодорожной платформе сегодня шумнее, чем обычно. В воскресенье многие люди уезжают из города. Поезда идут один за другим, и вагоны переполнены. Радио транслирует музыку. Но кто в этом шуме может ее воспринять?
Вдруг радио умолкает, и после короткой паузы слышится необычно напряженный голос диктора: «Говорят все радиостанции Советского Союза». И еще раз: «Говорят…»
Кто мог ожидать, что через минуту мы услышим: «Гитлер напал на наши границы».
Продолжаю ехать в институт, но уже не знаю, зачем. Ведь завтра пойду в военкомат и заявлю: «Посылайте меня на фронт».
Оказалось, что очень немногие из сотрудников завода, где я работаю ответственным секретарем многотиражки, будут мобилизованы. Уже подходит к концу третья неделя войны, а я все еще гражданский. Когда я проводил своего брата Изю в армию, то в военкомате попросил, чтобы меня тоже мобилизовали и нас обоих послали в одну часть. Лейтенант на бумажке записал мою фамилию и адрес, потом еще несколько фамилий. Казалось, он просто хотел, чтобы мы от него отстали. Но нет…
В тот самый день, когда началась война, 22 июня 1941 года, мой отец написал мне и моему брату Исроэлу (Изе): «Мы с мамой сегодня ночью не сможем заснуть. Сердце болит за вас, дети, но мы благословляем вас и заклинаем: бейте проклятого врага».
Был ли в его мыслях, пока он писал эти слова, этакий цензор, который ручкой, как миноискателем, прощупывал каждое слово и каждую букву? Думаю, что нет.
А вот еще два письма мне и моему брату, который уже был мобилизован. Первое: