Горит свеча в моей памяти

Так это тянулось до 27 июня 1944 года, когда наш партизанский полк соединился с наступающей Красной армией. В полку было 1302 бойца. Мы действовали в Кировском, Кличевском, Бобруйском, Осиповичевском районах Могилевской области и Рогачевском районе Гомельской области. Я был последним, пятым начальником штаба полка. Максим Дрозд, четвертый начальник штаба, погиб в ночном бою, который мы сами навязали врагу. Дрозд тогда обогнал меня всего на два-три шага…

Утверждали меня на его место с трудом. Как же могло быть иначе, ведь у меня не было никакого воинского звания, а такая должность этого непременно требовала. Беспартийный. Был в руках у немцев, к тому же еврей. Командир полка, требовавший, чтобы меня утвердили, был уверен, что я русский. Руководство военно-оперативной группы, однако, знало, кто я, а потому заупрямилось (особенно комиссар Герасим Комор) и сперва добилось своего.

Тут я прерву свой рассказ и позволю себе процитировать несколько строк из письма ко мне. Написал его Степан Свирид.

С первых дней в партизанах я затылком чувствовал его злой взгляд. Но продолжалось это недолго. По его приказу я вскоре был назначен командиром взвода разведки в его оперативной группе. В партизанском лагере, где находилось командование, я появлялся редко. Он и командир внимательно выслушивали мой рапорт, долго расспрашивали и всякий раз предупреждали, чтобы я меньше рисковал. Когда я привел двух бывших красноармейцев, которые уже носили немецкую военную форму, мне опять было строго запрещено лично вести предварительные разговоры с такими личностями. Так вот, из письма С. Свирида:

…Вы проявили себя стойким, решительным и смелым партизанским вожаком. Я, покойный Г. Л. Комор и другие командиры партизанского движения нашего края всегда ценили Вас, были высокого мнения о Вашей смелости, находчивости, организаторских способностях, которые Вы использовали, чтобы добывать разведданные о враге, в которых так нуждались наши соединения, белорусский партизанский штаб и Красная армия.

Ваш С. Свирид.

Как сильно в нас, евреях, в годы войны было чувство мести, можно не объяснять. Надо полагать, что именно поэтому мы часто первыми бросались в огонь.

В июле 1944-го недалеко от Гомеля мы обнаружили в амбаре довольно большое количество мешков с адресованными нам, белорусским партизанам, письмами. Разбирать эти мешки, видно, начали только несколько месяцев спустя, так что письма от брата Изи я получил, уже находясь в госпитале.