Горит свеча в моей памяти

03.01.45.

Дорогой Изя!

Не удивляйся, братишка, что пишу по-еврейски. Откуда это приходит ко мне, сам не знаю. Но мне захотелось поговорить с тобой на нашем родном языке. Хотя за все годы войны я ни одного слова не произнес по-еврейски. Видно, мы еще не так скоро встретимся с тобой. У нас же так много накопилось, о чем рассказать друг другу… Ты не можешь представить себе, как хочется изложить тебе все пережитое.

Тебе, должно быть, знакомо, что чувствуешь в первые дни боев. Когда к тому же ты оторван от соседних частей, без полевой кухни, без медиков. Командир роты относился ко мне по-братски. У нас были исключительно московские ребята. Каждый из нас был готов трижды умереть, но не сдаться в плен. А обо мне уж и говорить нечего.

16.10.41 нас окончательно окружили. До вечера мы сражались. Ночью нас оставили в покое. Вечером мой командир мне говорит: «Бери трех курсантов и отправляйся к командиру укрепленного района». Везде уже были немцы. Я еле добрался туда и объяснил, что наша рота просит разрешения выйти из вражеского окружения и что ранним утром уже будет поздно. Вернулся, и на нас смотрели, как на сумасшедших. Я передал приказ «Ни шагу назад!» и обещание: рано утром получите подкрепление.

К двум часам дня нас осталось человек двенадцать пехотинцев и человек шесть артиллеристов. Мой ротный мне говорит: «Без команды стрелять запрещаю. Может прийти помощь». Почти все мы были кто ранен, кто контужен. К концу дня немцы ворвались в наш дзот и захватили нас в плен.

Брат мой, что мне пришлось пережить, начиная с 17 октября 1941 года, невозможно передать. Расскажи кто-нибудь такое, я бы сам ни за что не поверил. Я уже еле ползал и решил: хватит! Лучше получу пулю в лоб. Когда прибыл приказ выдать евреев и коммунистов, я сам вышел. Два моих друга решили, что я сошел с ума, потому что не могли меня удержать. Нас отвели в сторону и решили, что евреи не стоят пули, а потому нас надо загнать в большую выгребную яму, чтобы мы голышом мучились там часами и сутками, пока не умрем. Откуда у меня взялись силы, не знаю. Но я твердо решил, что если у меня была бы тысяча жизней, я бы их тоже отдал, лишь бы отомстить. Мои друзья, на редкость преданные ребята, спасли меня.

Зимовал я в Могилевском лагере для военнопленных. Несколько тысяч человек погибли там за зиму от голода, холода, избиений. Меня мои друзья еле живого сволокли в так называемый госпиталь для пленных. О том, что я еврей, никто не знал, а может, и знали, но молчали.

У нас собралась конспиративная группа. Мы были оторваны от всего мира. О партизанах ничего не знали. Нашей целью было, как только потеплеет, убежать и организовать партизанский отряд или перебраться через линию фронта.

Вот-вот, и мы уже должны были попытаться осуществить наши намерения, но тут меня и еще десять человек (я вовремя прикинулся санитаром) перевели в Бобруйск, в лазарет. В первые же дни я связался с советскими патриотами в городе. Узнал, что в округе есть партизанские отряды. Тринадцатилетний парнишка вывел нас двоих ночью из города. Через месяц я уже был разведчиком. С тех пор я делал все, что мог, чтобы отомстить.

Уже поздно, надо кончать. Как мне хочется, чтобы ты получил мое письмо.

Дорогой, будь здоров и силен, и будем надеяться, что когда-нибудь еще встретимся.

Пиши почаще. Целую тебя крепко.

Твой Миша.

Передай привет своим друзьям.