Горицвет. лесной роман. Часть 2(СИ)

Она и по сей день не привыкла к рыцарственной красоте всего его существа, особенно, лица, которое, конечно, всегда первым приковывало поверхностные взгляды. Но Жекки уже умела смотреть по-иному. Она очень хорошо помнила это лицо в минуты радостного просветления, когда освещавшие его сине-зеленые глаза наполнялись мягким сиянием, словно пронизанные солнцем осколки морской дали. Знала его бледным, желчным и изможденным после долгого приступа боли. Помнила его похожим на застывшую посмертную маску с полуприкрытыми веками, словно бы исподволь скрывающими что-то темное и страшное, запрятанное в глубине потухшего взгляда. И всегда, во всяком его проявлении, Жекки не могла побороть нежности при виде этого лица, не могла прервать своей мучительной слабости перед этой мужественной красотой, все время уходящей и, все время влекущей в какую-то блаженную пропасть. Но Жекки никогда еще до сих пор не приходилось видеть вместо лица Аболешева грозного неподвижного и словно бы высвеченного в неясном вечернем сумраке каменного изваяния. Сейчас при взгляде на него она будто столкнулась с чем-то немыслимым и неподвластным. И столкнувшись, точно сама окаменела. Ей показалось, что она увидела... нет, скорее, почувствовала и сразу узнала в совершенной неподвижности открывшихся ей черт того мертвого языческого идола из лесного урочища, что столько раз упирался в нее пустыми глазницами, когда она усаживалась в стороне от него на поросших мхами развалинах. Мертвый взгляд идола был точно такой же, холодный и неприступный. Жекки не могла его выдержать, у нее подкосились ноги.

Аболешев не двинулся с места, когда она, еле дыша, повалилась на диван в углу комнаты. Не отвел зловещего взгляда, а продолжил неподвижно и безжизненно смотреть на нее. Жекки даже почудилось в первое мгновение, что он ее попросту не узнал. Но вскоре она отвергла это подозрение. До того ясно ей стало, что сидящее напротив нее существо не только прекрасно представляет, кто она, но и с намерением выжидало ее появления в этой гостиной в это самое время.

- Павел, ты... Что случилось? - выдавила она из себя, как только гнетущее ощущение гипноза от устремленного на нее каменного взгляда слегка притупилось.

Ей вдруг стало так пусто, так невыносимо одиноко, как еще никогда не было в жизни. Нечто, прежде несовместимое с присутствием Аболешева, исходило теперь от него. На какую-то долю мгновения она опять усомнилась: "Да уж точно ли это он?" Но и это чувство будто под давлением того же каменного взгляда, имевшего над ней какую-то непостижимую власть, незаметно исчезло, ушло в темноту. Очевидно, Аболешеву нужно было, чтобы сейчас Жекки могла говорить с ним и, что особенно важно, могла его слышать. Он внушал ей необходимый покой. Жекки поняла, что покой этот именно внушенный, вызванный какой-то сверхъестественной силой, которой раньше она не знала, или не отдавала себе отчет в том, что испытывает ее на себе.

- Вы скоро узнаете, - как всегда словно бы через силу выдавил Павел Всеволодович.

- Я все это время искала тебя... - Жекки запнулась, и, чувствуя, что иначе говорить уже не получится, поправилась, - то есть, я хотела сказать - вас. Я искала вас.

- Что ж, вы видите, я вернулся, хотя не должен был.

- Но мы же не могли расстаться из-за какого-то глупого недоразумения.

- Будто бы?

В этом вымученном вопросе Жекки впервые послышалось что-то похожее на проблеск прежнего интереса. В каменном лице Аболешева произошла еле заметная перемена: из абсолютно мертвого оно сделалось неподвижно-холодным.

- Ну, хорошо, пусть, - покорно согласилась Жекки. - Я обманулась и это целиком моя вина, и она же - мое наказание. Вы можете понять. Я приняла тебя... я приняла вас за другого. Точнее - увидела в другом то, что с незапамятных пор было для меня самым дорогим, самым...

- Ну, довольно, - хрипло остановил ее Павел Всеволодович.

- Вы прекрасно знаете, что я вас не обманывала расчетливо. Что это для меня было бы невозможно. Все, что произошло - всего лишь моя... мне, право, невозможно говорить теперь с вами об этом. Вы нынче, мне кажется, не расположены меня понимать.

- Да, верно, - так же хрипло произнес Аболешев. - Я не за тем здесь.

XLIII

В эту минуту дверь, соединявшая гостиную с кабинетом, приотворилась. В комнату вошел Йоханс, держа перед собой поднос, на котором стояли неизменный графин с красным вином и два пустых, перевернутых верхом вниз, стеклянных фужера. Камердинер почти бесшумно приблизился к Аболешеву и, поставив поднос прямо на крышку рояля, с важным видом принялся наполнять фужеры. Жекки казалось, что он очень развязен и медлителен, этот белобрысый болван, но поторопить его было было не в ее власти - Йоханс повиновался только Аболешеву.