Горюч камень Алатырь

– Ну, – что?! – рявкнул он. – Кабы не Васёна твоя – сидели бы на заводе сейчас, горя не знали! Дети бы не мучились! И Антипка бы… – Ефим умолк на полуслове. Молчала и Устинья, чувствуя, как клинит судорогой горло. Кое-как переведя дыхание, она как можно спокойней сказала:

– Худое говоришь, Ефим. В чём она повинна? Антип, коли жив был бы…

– Так не жив он, – ровным голосом напомнил Ефим. – Не жив. А эта паскуда – жива. А я её на себе каждый день волоку… невесть зачем. И где ж правда на свете? А, Устька? Говори, коль ведаешь!

– Да что же ты за идолище!.. – чуть не плача от беспомощности, начала было Устинья. Но Ефим уже подхватил со снега дрова, жёстко, почти грубо отстранил жену с дороги и ушёл в дом. Послышался грохот сваленных у очага сучьев, затем – тишина.

Устинья ещё долго стояла на пороге, прислонившись к дверному косяку и не чувствуя, как ночной холод забирается под ветхую одежду. Вокруг было тихо, лишь поскрипывали в овраге деревья. Затем вдруг страшновато ухнул филин – раз, другой, третий… И почти сразу же, словно дождавшись команды, завыли волки. Унылый, полный отчаянной тоски вой поднялся к ледяному, чёрному небу – и Устинья, вздрогнув, очнулась. Перекрестилась, с силой вытерла мокрое от слёз лицо, пробормотала, как молитву, несколько страшных каторжанских ругательств – и ушла в избу. Ефим не спал: она почувствовала это, едва легла рядом. Но муж не сказал ей ни слова, и Устинья молчала тоже. И оба они не заметили, что Василиса, лежащая в двух шагах, смотрит в темноту сухими, широко открытыми глазами.

До утра Василиса не спала. Лежала закинув руки за голову, слушала пение волков за стенами избёнки. Вспоминала год за годом свою недолгую жизнь, мать, давно умершего дедушку, сестрёнок и братьев. Пёстрые головки любимых цветов, тянущихся к солнцу, их чуть слышные песни, понятные ей одной. Ваську-атамана, черноглазого разбойника, лицо которого почти стёрлось из памяти – словно и не любила его никогда до слёз, до грудной боли… А когда в избёнке стало светлеть и волчий вой растаял в предутренней тишине, Василиса поднялась и, бесшумно ступая, пошла к двери. Ни одна половица не скрипнула под ней. На пороге девушка оглянулась, но измученные путники спали мёртвым сном, и никто не приподнялся, чтобы посмотреть ей вслед.

За порогом всё так же шёл снег: большими, лёгкими хлопьями. Василиса шагнула в сугроб у крыльца босой ногой, поморщилась, наступив на острый сучок. Подумав, сняла с плеч большой Устиньин платок. Аккуратно свернув его, положила на порог и, не оглядываясь больше, зашагала в лес.

Она шла наугад, петляя между толстыми стволами елей и радуясь тому, что снег засыпает за ней следы. От холода страшно ломило ноги, и Василиса ускорила шаг. Впереди блеснула чёрная полоса незамёрзшей воды.

«Нешто река рядом? А мы сколько дней от неё шли!»

Но, подойдя ближе, Василиса поняла, что перед ней – круглое лесное озерцо в рамке порыжелого, высохшего рогоза. Озеро не замёрзло: вероятно, на дне бил ключ, – и сломать ногой тонкую корочку льда у берега оказалось проще простого. Василиса подобрала отяжелевший от снега подол юбки и быстрыми шагами вошла в воду.

Дно озерца оказалось илистым, вяжущим ступни и таким ледяным, что у девушки перехватило дух. Она даже остановилась на миг, чтобы набрать воздуху в лёгкие и напомнить себе, что осталось – чуть-чуть, совсем капельку. И – не заметила могучей фигуры, которая бесшумно поднялась из рогоза у неё за спиной. В следующий миг жёсткая ладонь зажала Василисе рот, и её, как морковку из грядки, одним рывком выдернули из воды.

– Молчи, девонька, – чуть слышно предупредили её. – Идём, покажешь, кто в избушке живёт. А шумнёшь – шею сверну.

Ошеломлённая Василиса не сопротивлялась, когда её вскинули на плечо и понесли обратно. В полутьме рассвета она едва могла разглядеть своего похитителя. Это был высокий, кряжистый человек в мягких сапогах, в сдвинутом на затылок мохнатом малахае. Обмёрзшая шерсть его полушубка больно царапала Василисе щёку. В свободной руке человек нёс ружьё. Двигался он, несмотря на тяжёлую ношу, очень легко: вскоре они уже были в десяти шагах от избушки. И тут Василиса с ужасом заметила, как навстречу им из оврага поднялся ещё один силуэт. Второй человек подошёл ближе, и Василиса увидела лицо молодого парня. Мельком подумала: «Не буряты… и не казаки…». И, набрав воздуху, завопила так, что с огромной ели мягко обрушился пласт снега.

– Ефи-и-им! Беда-а-а-а!!!

Её тут же швырнули наземь, больно зажали рот, скрутили за спину руку – но из избы уже вылетел Ефим. И – застыл на пороге, широко расставив ноги и подняв ружьё.

Некоторое время над оврагом висела тишина. Незваные гости стояли как каменные. Ефим тоже не трогался с места.