Горизонт в огне

Просто невероятная история. Она предвещала большой скандал. Банковский союз «Винтертур» будет пригвожден к позорному столбу, заплатит за всех сразу.

На мгновение Рено задумался о самоубийстве.

Двумя неделями раньше Поль спросил как бы невзначай:

– Скажи, мама, а в Пре-Сен-Жерве нет свободных помещений?

Аренда стоила недорого: предыдущий съемщик – мастерские «Французского Возрождения» – внезапно съехал, и владелец был рад так быстро найти нового арендатора.

– Как просторно! – сказал Поль.

Ему тут нравилось, он мог очень долго катить в своем кресле, не встречая на пути препятствий. На широких столах, расставленных в глубине, Бродски разместил все привезенное из Германии оборудование. Дополнительные инструменты и исходные материалы пока оставались в коробках.

Из суеверия Мадлен запретила Роберу Феррану заходить в помещения.

Дюпре открыл бутылку шампанского и снял белые салфетки, покрывавшие блюда с закусками. Все были слегка взволнованы. Поль огорчился, что Дюпре плеснул ему шампанского на самое донышко.

– Надо сохранять трезвость мысли, мой мальчик.

Когда Дюпре говорил в таком тоне, никто не перечил.

Условились, что Бродски примется за производство первых трехсот баночек уже в следующий понедельник, как раз успеют установить оборудование. Влади и Поль помогут ему в этой монотонной работе.

Этикетки и упаковку с названием бренда доставят недели через две.

Рекламная кампания в прессе начнется, как только лаборатория (именно так было написано на крашеной дощечке над входной дверью: «Лаборатория предприятия Перикуров») сможет выполнять заказы, все будет по почте, как заведено, но Поль планировал, что рекламные агенты обойдут все аптеки, как только продукт получит известность; он без устали строил фантастические планы.

Лабораторию закрыли около восьми вечера. Дюпре сказал: «Ну, пора!» – он как будто вдруг заторопился. Ладно, в любом случае шампанское выпили, и всем не терпелось назавтра приняться за работу.

– Поль останется со мной, – сказал Дюпре, когда прибыло такси.

– Но ведь…

– Не беспокойтесь, Мадлен, мне просто требуется кое-что с ним уладить – и я его сразу же привезу.

Она нехотя уступила, застигнутая врасплох. Она чего-то недопонимала, ей это не нравилось, и она пообещала себе завтра же обсудить все с господином Дюпре.

По пути они молчали. Поль не мог сказать, сердится ли Дюпре: его лицо было более замкнутым, чем обычно. Какие ошибки он совершил в подготовительной работе, о чем Дюпре захотел так срочно переговорить с ним с глазу на глаз? У себя дома…

Дюпре с впечатляющей легкостью поднял Поля. И нес его четыре этажа без передышки, без остановки, без единого слова.

– Ну вот, – сказал он наконец, усаживая Поля.

На кровать.

А ведь имелся стол и стулья.

Но в углу комнаты улыбалась шестнадцатилетняя девчушка.

– Поль, это Морисета. Она… очень добра, сам увидишь. Ну…

Он похлопал себя ладонью по карманам куртки.

– Ну вот, а я забыл ключи в лаборатории. Ладно, не важно, съезжу за ними, а вы тут побудьте, найдете о чем поговорить…

Он схватил свою холщовую сумку и вышел.

Ортанс давно уже мучилась животом, много раз лежала в больнице, врачи сменялись у ее изголовья, но Шарль особо не переживал. Насколько он помнил, она всегда жаловалась – то на матку (Мне кажется, там что-то не так, – говорила она), то на кишечник (Знал бы ты, какая это тяжесть…), но пальма первенства принадлежала, несомненно, яичникам. Для Шарля ее откровения были мучительны: слишком много физиологии в этих женских делах. Он воспринимал ее страдания как психологическую особенность или черту характера, как нечто неизбежное, с чем приходилось мириться. Это сильно осложнило их сексуальную жизнь после рождения близняшек.

Она была на себя не похожа, когда он увидел ее на смертном одре. Брат в свое время показался ему очень старым, а вот Ортанс предстала на удивление молодой, он даже вспомнил, как они встретились двадцать лет назад. Она тогда была нежнейшим созданием, почти парящим, фарфоровой статуэткой. После помолвки они вовсю флиртовали, но Ортанс категорически отказывалась «идти до конца». Шарль посмеивался над этим ее выражением, тем более что Ортанс терпела его шуточки. Их первая брачная ночь случилась в Лиможе, где жили родственники Ортанс. Самый большой номер гостиницы в центре города оказался не лучше остальных: скрипучий паркет, картонные перегородки. Ортанс пронзительно вскрикивала, повторяла: «Умоляю тебя», но все ее тело твердило другое. Они уснули на рассвете. Шарль долго смотрел на нее спящую – такую крохотную в огромной постели…

Любопытно, вот так нахлынут обрывки воспоминаний и унесут в события, казавшиеся давно забытыми… Да, он сильно ее любил, и Ортанс любила только его. Она всегда смотрела на него как на героя; такая святая вера выглядит, конечно, наивно, но Шарля ее взгляд поддерживал. А вот чем она и впрямь раздражала и отталкивала, так это своими жалобами на боль.