Горизонты

Гриша однажды рассказал мне, что он любит решать их дорогой или вечером перед сном, даже решает в постели. Утром, как только проснется, снова проверит — и все! Попробовал и я так делать. Иду как-то из школы и мурлычу себе под нос. И странно, начну с задачи, а кончу совсем другим. Вместо цифр вспоминаются книжки со своими героями. То я радуюсь чему-нибудь, то негодую. «Это интересно!» — вскрикиваю я и только тогда вспоминаю, что задачку-то так и не решил. А у Гриши как-то получалось все по-иному. Может, оттого, что он был старше меня на два года? Только вряд ли, шибко способный он был на задачки. Даже вступал в спор с самим Павлом Никифоровичем.

Как-то, помню, Гриша встал на уроке и сказал учителю:

— Ответ у меня правильный, а вы почему-то подчеркнули… Можно и таким способом решить.

И Гриша, не ожидая приглашения, вышел к доске.

Постукивая, заходил по доске мел, из-под Гришиной руки поползли дружной цепочкой цифры. Пораженные неожиданным поступком Гриши, мы затаили дыхание и ждали, чем это кончится. Я очень хотел, чтобы Гриша победил в споре. Пусть учитель почувствует, что и он иногда ошибается.

— Вот мой ответ! — сказал Гриша негромко, но твердо и подчеркнул ответ двумя чертами, как это делал обычно сам учитель.

Павел Никифорович надвинул на глаза очки и, подойдя к доске, остановился у нее.

— Так, так, — словно жевал он губами. — И тут так…

Лицо его помрачнело, оно вроде сразу осунулось. Но старик не хотел сдаваться.

— Как же так? — он взял задачник и, сверяя условие задачи с Гришиным условием на доске, снова прошептал: — Так, так… Плюс на минус дает минус. Так и должно быть…

И, захлопнув задачник, кинул его на стол.

— Молодец, Бушмакин, твой верх!

Я думал, расстроится Павел Никифорович, а он, наоборот, стал веселее обычного, в глазах загорелся мальчишеский задор. Похлопывая ладонями, замазанными мелом, словно стряхивая с них белую пудру, он признался в своем поражении.

— Я-то считал…

И вдруг опять смутился. Снова взял задачник, раскрыл его на той самой странице, где была задача, посмотрел на нее через очки долгим взглядом и словно упавшим голосом сказал:

— Так оно и есть…

Мне почему-то стало жаль Павла Никифоровича.

На перемене все окружили Гришу.

— Как же ты учителя-то сумел прижать? — спросил тонкоголосый Деменька Цингер. — Вот бы мне…

— А зачем тебе это?

— Как зачем? Отметка…

— Не в отметке дело.

— Оно конечно. Только был ли ты уверен?

— Если я решу задачку, а утром проверю, всегда бываю уверен, — ответил Гриша и побежал на улицу.

— Везет парню, — бросил вслед, ему Цингер.

— Перестань ты! — крикнул я. — Дрожишь за книжкой, а что толку?

— Толк будет, — пропищал Деменька и полез за парту со вздохом. — Ой, ведь сейчас физика… Закон Архимеда… Тело, погруженное в жидкость…

Хотя я и страшился Павла Никифоровича, но больших неприятностей у меня не было.

Вспоминаю один нелепый случай.

Деменька Цингер писал круглыми аккуратными буквами, немного с наклоном вправо. Мне понравилось это, и я стал присматриваться к нему. Особенно заинтересовала меня буква «б». Он выводил ее как-то по-своему: сделает кружочек внизу и такой же кружочек завернет вверху. А почему бы мне так не писать? И в тетради по алгебре я столько навертел этих кружочков, что Павел Никифорович, наверное, за голову схватился. На поле моей тетрадки он написал эту букву так, как и надо было писать ее. И тут же внизу высмеял меня, приписав, что за накрученные колобки он снижает мне оценку.

Как только я увидел это в тетради, сразу сник, на глаза даже навернулись слезы. А ребята уже заметили их, подскочили:

— Заревел, заревел…

— За-ре-ве-ел, — тонюсенько пропел Цингер.

Тут уж я, действительно, пустился в слезы. Еще бы не зареветь: у Деменьки учитель не заметил «колобки», а мне сразу и отметку сбавил. Значит, Цингер-то у него любимчик. А тоже решает через пень-колоду. Трясунец…

Расталкивая ребят, тотчас же у нашей парты появился Серега.

— А кто моего парнягу обидел? Отметки? Пустяки все это. Пойду вот сам к Павлу Никифоровичу, пусть поставит тебе плюс на чистом листе. Плюс на минус что будет? Самоуничтожаются, парняга.

Все засмеялись. Одному мне лишь было не до смеха…