Горизонты

Я слушал и радовался, уж кто-кто, а Гриша на обе лопатки положит Цингера, он все знает, Гриша-то…

На уроке обществоведения Бирачев хвалил нас. Держа в руке свежую газету, он говорил:

— Вот как надо бороться за наши идеалы! Пером и словом надо клеймить недостатки. Теперь задумаются такие костюхи. Молодцы, ребята! Ставлю, вам за общественную работу самую высокую отметку.

В перемену ко мне подошел Серега Бахтияр, пожал руку.

— Жаль, мало годков-то… а то бы…

— А добавить с годик нельзя?

— К сожалению, не могу… Да скоро уж и в комсомол. Вы с Петькой — наш золотой резерв…

24

Зина каждый день вспоминала Антона Ивановича. Я видел, как она скучала по нему. Однажды вечером она опять попросила меня выбежать на крыльцо и посмотреть, не горит ли огонек в его комнате. Мне было жаль Зину, и я очень хотел, чтобы огонь горел в ее заветном окне. Однако и на этот раз оно было не освещено, и я вернулся ни с чем. Зина будто с укором взглянула на меня и устало опустилась на стул. Минуту-другую помолчав, чуть слышно спросила:

— А тебе нравится Антон Иванович? — и, заметив мое замешательство, добавила, будто стараясь помочь мне найти ответ: — Только скажи откровенно, как мы всегда с тобой говорим: да или нет.

— Если откровенно, нет, — выпалил я.

— Потому что он лысый?

— Не потому, что лысый. Он угрюмый, а я таких не люблю. У нас вон какой учитель Дмитрий Евгеньевич или Бирачев…

— Согласна… Это люди совсем-совсем разные, — и, отведя свои погрустневшие глаза в сторону, призналась: — Я вашего Евгеньевича не люблю. А отчего, и сама не знаю.

— А Антона Ивановича?

— Не только люблю — обожаю…

— А за что?

— Не знаю… Он хотя и старше меня, а сердцу ближе всех. Понимаешь, чувство во мне горит такое. Когда я знаю, что свет в окне, мне хочется петь, танцевать… Я тогда спокойна. Ведь он рядом, совсем, совсем рядышком. Ты, Аркашик, конечно, этого еще не можешь понять.

— А как это бывает? — спросил я и вдруг смутился, будто задал какой-то запретный для меня вопрос.

— Любовь-то? Я и сама не знаю как. Увижу его, и усталость разом пропадет. Хочется быть вместе, говорить, говорить… И, кажется, все уж переговорено, а все говорится…

— Неужели он любит говорить?

— Да еще как! — восторженно воскликнула Зина. — С ним и дорога кажется всегда коротка. Вот это и есть то самое чувство…

И, что-то вспоминая, она вдруг умолкла. Казалось, Зина вот-вот заплачет, то ли от нового прилива чувств, то ли оттого, что все еще нет огонька в окне Антона Ивановича.

Мне опять стало ее жаль, и я, как всегда в таких случаях, осуждал Тулупова, даже мысленно ругал его: как же он не замечает всего этого?

— Знаешь, как мы ехали с ним? — и Зина вдруг начала мне рассказывать, как она возвращалась в тот день из детских яслей.

Только вышла она от тети Насти, как Тулупов подкатил на лошади. Он возвращался с какого-то собрания. Лошадь — картинка! А сани-то какие! С ковром. Усадил он Зину в эти саночки, и понеслись. Дух захватило. Только выехали они за деревню, как на повороте сани опрокинулись. Тулупов не растерялся, он держал одной рукой за вожжи, а другой обнял Зину.

— И поцеловал, — призналась неожиданно Зина и весело засмеялась: — Как ехали, как прекрасно ехали! Никогда не забуду!

Теперь я не проходил мимо дома Чижа, чтоб не взглянуть на выбеленные до снежного блеска окна. Каждый раз, возвращаясь, я ждал случая обрадовать Зину и долго, к сожалению, этого не мог сделать.

Как-то, возвращаясь с пионерского сбора, я вдруг увидел долгожданный огонек в заветном окне. И, чтоб убедиться, дома ли Антон Иванович, подбежал к окну. Оно опять ничем не было зашторено, и в нем отчетливо был виден угрюмый, лысоголовый землемер. «А может, он думает о Зине и тоже ждет ее?» — мелькнула у меня мысль, и я побежал, чтобы поскорей известить об этом Зину.

— Пиши записку! — еще с порога крикнул я.

— Да ты просто молодец! — воскликнула она, сразу поняв меня, и, вырвав из тетрадки листок, быстро написала на нем несколько слов.

— Беги! — скомандовала Зина и стала одеваться. — Скажи, что я уже на улице.

Когда я вошел к Тулупову, он лежал на кровати, положив длинные ноги на железную спинку ее.

— Почему без разрешения? — сонно и угрюмовато спросил он.

— Как же, стучал, — вспыхнул я и протянул ему записку. — Зина ждет на улице.

— Хорошо, — ответил Тулупов и спустил на пол ноги в меховых сапогах. — Передайте, мальчик, я сейчас…

Я вышел от Тулупова со стиснутыми кулаками. Другой бы радовался, а он еще: «Почему без разрешения?»

Я стоял с Зиной на дороге, против дома Чижа, пока не вышел из сеней на крыльцо Тулупов в своей шубе и шапке пирожком. Увидев его, я отбежал в сторону, чтоб не быть замеченным. Проводив взглядом Зину с Тулуповым, я пошел с какой-то непонятной мне досадой домой. На кого и на что обиделся, я и сам не знал. Мне не хотелось одному идти домой. И дома не хотелось сидеть одному. Хорошо бы дома была Зина! И неожиданно для себя я позавидовал этому неласковому землемеру Тулупову…

25