Горизонты

В тот день мы с Зиной вышли из дома рано. Стояло то редкостное, ослепительно яркое утро, какое бывает у нас только в начале марта. Все — и высокое безоблачное небо, и белотелые березы, уже набухавшие почками, и особенно снег, слегка оседающий, покрывшийся хрустящей корочкой, — все, все по-особому празднично светилось в это утро.

Перед нами лежала накатанная санями легкая и звонкая дорога. По сторонам снег слегка загрубел, установился недолгий мартовский наст. По нему не только ходили пешком, но даже ездили прямиком на лошадях. Мы с Зиной пошли по насту, чтобы сократить путь.

— Точно по асфальту, — щурясь, сказала Зина.

Я хотя и в глаза не видел асфальта, но кивком головы согласился с ней. И этот «асфальт» протянулся вплоть до Ельников, где нам предстояло сортировать семена. Туда придут человек десять из нашего класса, и каждому найдется работа. И вместе с нами — Серега Бахтияр. Теперь у всех много хлопот и забот. Все готовятся к весеннему севу, и надо помочь коммуне, не зря же мы взялись шефствовать. Жаль, что Зина не с нами будет.

«Как хорошо шагать по «асфальту!» Мы с Зиной уже прошли не одну версту, а я вроде и не устал. Сегодня почему-то хочется идти и идти… Может, оттого, что рядом идет Зина?..»

Я взглянул на Зину. Лицо у нее было настороженно-праздничное.

Я шел рядом с нею по скрипучему, слюдянисто блестевшему насту и почему-то все-думал о Зине.

Она впервые шла в гости к матери Антона Ивановича и еще не знала, как ее там встретят. Она радовалась этой встрече и в то же время немного тревожилась. Однако она верила Тулупову, который ей вчера сказал: «В моем доме ты самая желанная гостья».

— Жаль, что не будет Антона Ивановича, — с сожалением сказала она. — Вот закончат коллективизацию, тогда уж… Снег-то какой твердый, хоть на тройке поезжай!

Я вспомнил добряковскую тройку и, вспомнив, опять подумал: куда же мне осенью идти учиться? И спросил совета у Зины.

— Конечно же, в наш техникум!

— Нет, нет! — замахал я руками. — Не могу лягушек резать. Я хочу быть агрономом. А еще лучше, землемером, как Антон Иванович.

— Правда же, он хороший человек? — оживилась Зина.

Я молча кивнул и побежал вперед по насту…

Сортировка стояла в большом деревянном сарае, который назывался магазеей. Сюда, к магазее, коммунары подвозили мешки о зерном, и мы, подсыпая зерно в бункер, попеременно крутили за ручку большой грохочущий барабан. Нам не только надо было сортировать зерно, но и досконально, как наказал Бирачев, изучить машину, разобраться в ней, понять, как она работает. Изучать машину мы поручили, конечно, Деменьке Цингеру. Он тотчас же раскрыл книгу и с карандашом в руке ходил около машины. После такого изучения Деменька должен был рассказать нам о ней и показать все ее части. Мы знали, что досконально изучить сортировку может только Цингер — парень он исполнительный и дотошный.

До обеда все было хорошо. Мы наполняли просортированным чистым зерном мешки, таскали их в магазею и высыпали в большие отсеки, а Цингер тем временем ходил около машины, со знанием дела записывал что-то в тетрадь.

Обедать мы все вместе пошли в коммунарскую столовую.

В большой крестьянской избе стояло необычное оживление. Пахло квашеной капустой, щами.

— Ешьте, ребята, на здоровье, завтра кормить не будем, — сказала женщина в белом колпаке.

— Это почему же?

— Разбегаются из коммуны-то вашей…

Мы с недоумением переглянулись. Серега Бахтияр, нахмурившись, подошел к поварихе и баском сказал строго:

— Этакими словами не шутят, — и уже к нам: — Не слушайте, парняги, разные досужие сплетни…

Женщина в колпаке метнулась за перегородку и тотчас же возвратилась обратно с газетой в руках.

— «Головокружение от успехов», — полушепотом прочитал Бахтияр и, словно усомнившись, себя же самого и спросил: — Кто пишет-то?.. Сам ведь Сталин подписал…

Оставив тарелки с гороховицей, мы окружили нашего комсорга, который уже вслух читал статью. К нам примкнули сидевшие в избе мужики.

Женщина в колпаке, скрестив руки на груди, стояла посреди комнаты и шептала:

— Неустойка, видать, получилась…

— Как же сеять-то теперь будем? Семена-то свезли в общую кашу, — комкая в руках заячью шапку, недоумевая, сказал какой-то старик.

— Пока не паниковать, папаша, — ответил Серега и снова уткнулся в газету.

26

Два дня на уроках Бирачева шла бурная дискуссия о том, какой дорогой пойдет наша деревня. Бирачев так и назвал этот разговор «дискуссией». Непонятное слово мы опять записали в словарик, тут же слову дали свое толкование. А потом Бирачев взял мел и чертой разделил доску пополам; на одной половине написал заголовок о преимуществах колхозов, на другой — об обреченности мелкого крестьянского хозяйства.