Горькая любовь князя Серебряного

Тут же несколько стрел просвистели в воздухе.

Серебряный поднял скакуна, бросил его в галоп. Доскакав до места бойни, Серебряный и Михеич слезли с седел.

— Наши мужики-то!.. — узнав своих людей, переглянувшись, смущенно отвели глаза.

— Ободрали до нага! — шепнул Михеич. — Господи, надо ж так изгаляться! — перекрестился он.

Лошади храпели, почуяв мертвецов. Серебряный с невыносимой болью в глазах смотрел на замученных ратников.

— Хребты ломали! — заглядывая в неживые глаза, сказал Михеич.

— Тьфу! Все еще таганского обычая держатся… А крест-то, глянь, не тронули.

— Медный — потому и не взяли.

В стороне, в высокой траве, лежал еще один ратник.

Он был раздет до нага, живот и ноги его были залиты кровью — причинное место мужика было начисто отхвачено ножом.

— Всю войну отвоевали, а здесь… дома… — Серебряный склонил голову. — Надо бы похоронить как-то.

— Да, не воронам кидать! — Михеич достал тесак, — Тут и прикопаем, а потом, с родными, честь-честью захороним.

Молча, сопя, он стал рыть яму.

Серебряный, собравшийся было тоже спешиться, взглянул вдаль и заметил, как четверо татарских всадников, отделившись от общей группы, поскакали куда-то в сторону, пересекли дорогу и скрылись за бугром.

— Обожди меня! Я сейчас! — бросил он Михеичу и погнал коня в сторону скрывшейся четверки, наперерез.

— Стой, батюшка! Стой!.. Нельзя одному! — закричал ему вслед Михеич, размахивая руками.

Серебряный не оглядывался, шпорил коня, огибая бугор.

Вдоль обрывистого берега реки, крича что-то по-своему, скаля зубы и подгоняя своих маленьких лошадок пронзительным визгом, мчались четверо степняков.

Серебряный, вывернувшись из-за холма, бросил своего могучего белого коня на них.

Степняки, не ожидая нападения, не успели воспользоваться своим главным оружием — луками.

Только один из них успел пустить тяжелую стрелу, но она, ударив в грудь князя, не пробила его кольчугу.

Серебряный врезался во врагов и, крутясь, как черт, начал рубить саблей направо и налево.

Свалил одного, другого… Третий сопротивлялся отчаянно, но и его свалил с коня князь.

Четвертый татарин, пустившись наутек, с разбега скакнул с высокого обрыва в реку.

Серебряный, подскакав к обрыву, тоже решил было броситься с конем в воду, но передумал.

Вернувшись к месту боя, он поднял из травы татарский лук, колчан со стрелами.

Снова подъехал к обрыву.

Татарин, держась за луку седла, уплывал на противоположный берег.

Князь подождал, когда он выбрался из воды и вскочил на коня.

Натянув тетиву, Серебряный прицелился… Стрела, свистнув, вонзилась татарину между лопаток.

Тот скакал еще какое-то время со стрелой в спине, а затем, медленно заваливаясь назад, рухнул в траву.

Серебряный, отшвырнув лук, поднял коня на дыбы, развернул его.

В Александровой Слободе перед крыльцом царского дворца все шумело, пело, гудело. Играли гусли, волынка, балалайка.

По двору прохаживались опричники, некоторые в расшитых кафтанах, остальные в черных монашеских рясах.

Нищие калеки тянули руки за милостыней.

Матвей Хомяк остановил Малюту Скуратова и стал шептать ему что-то на ухо. Брови Малюты полезли на лоб.

…Серебряный и Михеич подъезжали к Александровой Слободе.

На заставе князь снял свою саблю и передал ее начальному человеку воинской стражи. Михеича так же разоружили. Передавая саблю, Серебряный с волнением осмотрелся вокруг. Взгляд его задержался на деревянных срубах с плахами, на виселицах, стоящих в стороне.

Опричник, заметив, как смотрит князь, усмехнулся.

— Это наши качели, боярин. Видно, они приглянулись тебе, что ты с них глаз не сводишь!

Серебряный ничего не ответил.

Несколько опричников, мускулистых, оголенных по пояс, вкапывали столбы, сооружали новые помосты для казней.

…В палатах собрались все близкие царю люди: сын его, юный царевич Иван, Борис Годунов, Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Малюта Скуратов, старший Басманов.

На столах стояли в изобилии яства и вина. Тут были и блюда холодного мяса, и соленые огурцы, жареные павлины с распущенными хвостами в виде опахала, и исполинские осетры с разверстыми пастями.

Мамка царя, старуха Онуфриевна, стуча клюкой, прошла мимо Грязного.

— Ишь, Васька, глаза-то налил с утра! Винищем-то разит! — она стукнула Василия костяшками пальцев в лоб. — Весь род ваш, Грязных, пьяницы.

Царевич Иван и Васюк Грязной пили много, ели мало.

Царевич, тыкая вилкой в большого осетра, говорил:

— Царь миру глава, а Владыко лукавый и трусливый. Батюшка правильно его… в застенок!

— Сильный всегда прав! — икнул Грязной. — И ты, царевич, прав!

Вяземский тоже пил, только вино его не брало. Нахмурившись, он порол ножом скатерть.

Царь сидел за отдельным столом. Он пил и ел мало.

Рядом с ним сидела его пятнадцатилетняя жена, царица Темрюковна. Она сидела, поджав под себя ноги, худая, гибкая. Огромные черкесские глаза ее, под сдвинутыми бровями, дико и неприязненно оглядывали всех. На щеках ее горел чахоточный румянец. Она все время сухо покашливала. Царь никак не реагировал на это и вообще не обращал на нее внимания.