Горькая любовь князя Серебряного

— Не слушай ее, Лукьяныч, — сказал он. — Это все бабьи толки. А ты ступай себе, старая дура, оставь нас!

— Старая дура? — глаза Онуфревны засверкали. — Я старая дура? Вспомянете вы меня на том свете! Все твои поплечники, Ваня, все примут мзду свою, еще в этой жизни!.. И Грязной, и Басманов, и Вяземский — каждому воздастся по делам его! А этот, — она ткнула клюкою в Малюту, — этот не примет мзды своей. По его делам нет и муки на земле! Его мука на дне адовом, там ему и место готово! И тебе есть там место, Ваня… Великое, теплое место!

Иоанн был бледен. Малюта не говорил ни слова. Через раскрытое окно с подворья донеслось веселое пение.

— Что там за человеки убогие? — подойдя к окну, спросил царь.

— Слепые, — ответил Малюта. — Народ потешают.

— Сказочники, что ли?

Перед крыльцом царского терема двое слепых развлекали собравшийся вокруг народ. Их рыжий вожатый бренчал на балалайке.

— …Мы люди веселые, исходили деревни и села.
Пришли из Мурома в слободу, бить баклуши,
Добрых людей тешить, кого на лошадь подсадить,
Кого спешить.

Старик хотел было сплясать, но ноги у него запутались. Он схватил за руку молодого, и они оба свалились наземь.

— Дурень! — закричал один опричник. — Аль не видишь ничего перед собой!

— Сам ты дурень! — отвечал старик, выкатив на опричника белки свои, — Где мне видеть, коли глаз нетути. А у тебя без двух четыре, так видишь ты и дале и шире!

— Веселые люди! — хохотали вокруг. — Видно, не здешние.

Хомяк, поглядывая, как слепые щупают землю высокими палками, что-то припоминал.

Мигнув на сторону, рыжий балалаечник нагнулся к Перстню.

— С какого конца петуха пускать? — спросил он, перебирая лады.

— Вон с того! — отвечал Перстень, поднимаясь. Рыжий песенник щелкнул по животу балалайки и отошел.

— Позови убогих ко мне, — велел Иван Васильевич Малюте.

— Да ты их, Ваня, знаешь ли? — спросила Онуфревна. — А что?

— Да полно, слепые ли они?

— Как? — сказал Иоанн, и подозрение мигом им овладело.

— Чуется мне — недобрые люди, а почему чуется, не спрашивай.

Малюта посмотрел со страхом на мамку.

— Чего смотришь? — сказала Онуфревна. — Ты только безвинных губишь, а лихого человека распознать — чутья-то у тебя на это не хватает, рыжий пес!

— Государь, — прищурился Малюта, — дозволь мне попытать этих людей.

— Не нужно, — сказал Иоанн. — Я их сам попытаю. Подай мне кольчугу, да ступай, зови.

Малюта вышел на крыльцо, перемигнулся с Хомяком.

— Эй, вы, веселые люди, хватит кувыркаться! — ухмыльнулся он. — Войдите во дворец, царь сказок хочет послушать!

Поверх кольчуги царь одел черный стихарь. С видом усталости лег на постель.

— Онуфревна, подай сюда посох. Теперь пусть войдут! — сказал он.

— Войдите, убогие, — сказала мамка. — Царь велел!

Перстень и Коршун вошли, осторожно передвигая ноги и щупая вокруг себя руками… Лампады слабо освещали иконостас. Онуфревна вышла, а Малюта с Хомяком притаились за дверью.

— Здравствуйте, слепые, — сказал царь, вглядываясь в черты разбойников, — муромские калашники, вертячие бобы. Какие же вы знаете сказки? — зевнул он.

— Всякие знаем, батюшка царь, какие твоя милость послушать соизволит.

— Добро. Начинай любую. Авось я, слушая вас, сосну! Малюта приложил ухо к двери.

— Где-то я уже видел эти кудластые рожи! — вспоминал Хомяк.

Тем временем в Слободе рыжий песенник расставлял людей, готовя пожар.

Мишук, Кудлатый и еще один разбойник по кличке Решето пробежали в проулок.

Перстень, продолжая нараспев сказку, покосился на Иоанна. Царь лежал с сомкнутыми глазами, издавая легкое храпение. Грозный, казалось, почивал.

— …И сказал Христос Бог, когда возноасился на небо: даю вам, говорит, гору золотую, реку медвяную, сады-винограды. Будьте сыты да пьяны, но пусть каждый возделает ниву свою! Пахарь пусть пашет и сбирает плоды земные. Воин пусть охраняет землю, жена любит мужа, а муж блюдет и печалует жену. Дети малые чтят родителей, а народ чтит государя, а он примером своим наставляет и учит добру…

Перстень откашлялся, наступая неприметно на ногу Коршуна.

Глаза царя были закрыты, дыхание ровно.

Снаружи вдоль тюремной стены осторожно пробирались рыжий балалаечник и Митька. Позади семенил тщедушный Мишук.

— Кого несет? — остановил их часовой.

— Иди ты, знаешь, куды не знаешь! Они хотели пройти мимо.

Часовой собрался заорать, но рыжий хватил его кистенем, и он свалился, не пикнув.

— …И тут возговорил Николай Угодник… — продолжал сказывать Перстень.

Он увидел в окно дальнее зарево и тронул Коршуна локтем. Тот подался к Ивану Васильевичу, протянул руку к царскому изголовью.

В это время царь внезапно открыл глаза. Коршун отдернул руку, но было поздно.

Взор его встретился со взором Иоанна.

Царь длинным острозаточенным посохом ударил Коршуна в грудь. Разбойник схватился за посох, закачался и упал.

— Люди! — закричал царь, выдергивая острие из груди Коршуна.

Опричники ворвались, как ярые псы.