Горькая любовь князя Серебряного

— Помню, встретил я тут, во время объезда по моим весям, потешных людишек. Медведь с ними был. Уж так ловко плясал, что я со смеху покатился. А потом окажись в той медвежьей-то шкуре мужик! — Царь пристально посмотрел на Федора Басманова. — А вот ты, Федя, мог бы в медвежьей шкуре сплясать, меня потешить?

Федор не без дерзости взглянул в очи царя.

— В чем я, государь, для тебя не плясал! Как только не потешал. Да вот ты-то совсем не желаешь меня пожаловать.

— А чем же тебе пожаловать, Федя?

— А хоша бы оружничным своим заместо Афоньки Вяземского.

— Оружничий должность высокая, Федя.

— А я что ль не достоин, государь?

— Отчего же. Может, ты и поболе чего достоин.

Грязной и другие опричники с ревностью смотрели на Басманова. В это время дверь открылась, и в опочивальне появился Малюта.

— Войди, Лукьяныч! — сказал приветливо царь. — С какой вестью тебя Бог принес?

Выражение лица Малюты было таинственно, и в нем проглядывала злобная радость. Переглянувшись с царем и покосившись на Федора Басманова, он стал креститься на образа.

— Откуда ты? — спросил Иоанн, подмигнув неприметно Скуратову.

— Из тюрьмы, государь, колдуна пытал.

— Ну, что же? — спросил царь и бросил беглый взгляд на Басманова.

— Бормотал поначалу, не разобрать что. А когда стали мы ему вертлюги ломать, сознался: «Езживал, дескать, ко мне не один Вяземский, а и Федор Алексеич Басманов, корень-де взял у меня и носит тот корень на шее. — Басманов побледнел. — А как стали мы прижигать ему подошвы, так и показал он, что хотел тем корнем Федька твое государское здоровье испортить.

Иоанн пристально посмотрел на Федора Басманова, который зашатался под этим взглядом.

— Батюшка-царь! — сказал он. — Охота тебе слушать, что мельник говорит! Кабы я знался с ним, стал бы я на него показывать?

— А вот и увидим. Расстегни-ка свой кафтан, посмотрим, что у тебя на шее?

— Нет у меня ничего кроме креста да образов, государь.

— Расстегни кафтан! — повторил Иван Васильевич.

Басманов судорожно отстегнул верхние пуговицы.

— Изволь, — Басманов шагнул к Иоанну и подал цепь с образами.

Но царь, кроме цепи, успел заметить еще шелковый гайтан на шее Басманова. Полусидевший на постели, он поднялся вперед.

— А это что? — он рванул ворот рубахи и содрал с шеи Басманова гайтан с ладанкой.

— Это, — проговорил Басманов, делая над собой последнее отчаянное усилие, — это, государь… материнское благословение.

— Посмотрим благословение! — царь передал ладанку Грязному. — Распори ее, Васюк!

Грязной распорол ножом оболочку и высыпал что-то на маленький столик у постели царя.

Все с любопытством нагнулись и увидели какие-то корешки, перемешанные с лягушачьими костями.

— Этим благословила тебя мать? — спросил насмешливо царь. — А жабьи кости зачем? — Иоанн наслаждался отчаянием Басманова.

— Про кости я ничего не ведал, государь, видит Бог, не ведал!

Иван Васильевич обратился к Малюте:

— Говоришь, колдун показал — Федька-то затем к нему ездил, чтоб испортить меня?

— Так, государь! — Малюта скривил рот, радуясь беде давнишнего врага своего.

— Ну что ж, Федюша, — сказал с усмешкой царь, — надо и тебя с колдуном оком к оку поставить, а то говорят: царь одних земских пытает, а опричников своих бережет. Отведай же и ты ласковых рук Григория Лукьяныча.

Басманов повалился Иоанну в ноги.

— Солнышко мое красное! — вскричал он. — Светик мой, государь, не губи меня, солнышко мое, месяц ты мой! Соколик, горностаек!.. Вспомни, как я служил тебе, как от воли твоей ни в чем не отказывался!

Иоанн отвернулся.

— Батюшка! — Басманов в отчаянье бросился к своему отцу. — Упроси государя, чтобы даровал жизнь холопу своему! Пусть наденут на меня уж не сарафан, а дурацкое платье! Я рад его царской милости шутом служить! Умоли!

Но отцу Федора были равно чужды и родственное чувство, и сострадание. Он боялся участием к сыну навлечь опалу на самого себя.

— Прочь, — сказал он, отталкивая сына, — прочь, нечестивец! Кто к государю не мыслит, тот мне не сын!

Федор Басманов сокрушенно покрутил головой, зло сказал:

— Поспешил… поспешил от сына отречься, батюшка. Смотри, под пыткой-то мне и на тебя достанет что показать..

— Врет! — упал на колени и старший Басманов. — Не верь ему, государь! Все врет!

Царь усмехнулся, кивнул Малюте:

— Правда, что яблочко от яблони недалеко падает. Займись обоими, Григорий Лукьяныч.

Федор Басманов в отчаянии обвел кругом умоляющим взором, но везде встретил враждебные или устрашенные лица. Он понял, что терять ему более нечего, и к нему возвратилась его решимость.

— Надежа-государь! — сказал он дерзко, тряхнув головою, чтобы оправить свои растрепанные кудри. — Иду я по твоему указу на муку и смерть. Дай же мне сказать тебе последнее спасибо за все твои ласки! А грехи-то у меня с тобой одни! Как поведут казнить меня, я все до одного расскажу перед народом! Пусть он услышит мою исповедь!

Царь покачал головой.

— Эх, Федора, вот и сказалась твоя бабья-то натура. Пошто пугаешь меня убогого, недостойного, многогрешного?

Царь повел головой, и опричники, схватив обоих Басмановых, выволокли их за дверь.

Царь сошел с постели, перекрестился на образа.