Горькая полынь моей памяти

  Горечь проникала в лёгкие, разгоняла кровь до неимоверных скоростей, закручивалась в ураган, заставляя слышать удары собственного сердца, а руки – подрагивать от жгучего желания прикоснуться к женскому телу.

  – Вон! – Эля показала рукой на верхнюю полку, где якобы лежала вожделенная одежда. Именно там, на самом верху, среди простыней на резинке, покрывал и декоративных подушек, убранных за ненадобностью. – Подсадишь? – она покосилась на Дамира, вильнув попкой.

  – Доставай, – конечно, он приподнял Элю, хотя правильней было поставить лестницу-стремянку, специально задвинутую в угол для такого случая.

  Через секунду Эля ладонями упиралась в зеркальную поверхность двери, а Дамир проводил рукой по её телу, поочерёдно под кружевом бюстгальтера и по внутренней поверхности бедра, там, где кожа наиболее нежная, тонкая, манящая, словно ощущая пальцами ряд бесстыжих родинок, убегающих под край белья. Другой рукой прижимал к себе извивающуюся, крутящую бёдрами, трущуюся о пах нахалку. Он чувствовал пальцами её желание, слышал прерывистое дыхание, тихий, приглушённый стон, когда скользил мизинцем под полупрозрачным кусочком ткани, выполняющим функцию трусиков.

  – Ты издеваешься? – фыркнула Эля после нескольких минут неспешных, нарочито медленных движений. Держал Дамир сильно, она не могла ни вывернуться, ни двинуться навстречу его пальцам, а ласкал медленно. Издевается, над ней ли, над собой ли.

  – Нет, – а чего она ожидала? Шире раздвинул коленом женские ноги, погрузил палец, продолжая другим поглаживать чувствительное местечко, так, чтобы никакой разрядки. Не сейчас. – Разве это похоже на издевательство? – он знал, что необходимо поглаживать левее. Знал, деликатного проникновения ей сейчас мало. Знал, что ей требуется прямо сейчас. Ему тоже требуется, чтобы она не светила своими прелестями перед посторонними мужиками, пусть это тысячу раз безопасно – он не желает видеть похоть во взглядах, обращённых на его Элю. Его!

  – Ты издеваешься! – она всё же вывернулась, крутанула бёдрами и упёрлась попой в эрекцию, тут же начав двигаться. Кто над кем издевается, хотел бы он знать. По всему выходило – издевались над ним. Сдерживаться становилось физически невыносимо. Рука сама ласкала в необходимом Эле темпе, его тело не принадлежало ему, оно подчинялось горечи, которой он дышал, жил, благодаря чему существовал.

  – Нет, – он посмотрел в отражение.

  Мужская рука с выступающими венами между стройных, загорелых женских ног. Задранное платье, край прозрачных трусов, расфокусированный васильковый взгляд и порозовевшие щёки. Неимоверно вульгарная картина. Вид, от которого сносило остатки самообладания. Он смотрел в васильковые всполохи через зеркало, она врезалась в него взглядом, облизнув губы. Откинулась на плечо, демонстрируя изящную шею, глубоко вздохнула, выдохнула со стоном, глаза закрыла, словно не выдержала пристального взгляда через зеркало. Перегнулся и впился долгим поцелуем, продолжая удерживать, ласкать, не давая кончить, пока слёзы не покатились по нежной, ароматной коже. Он лизнул щёку, чувствуя соль и горечь, и потерялся, как от сильнейшего афродизиака.

  Одним движением расправился с ремнём, пуговицей и молнией на брюках, приспустил бельё. Следующим расправился с женскими трусиками, сдёргивая их вниз по бёдрам, давая переступить, отправляя ногой прочь клочок ткани. Платье давно задрано, осталось немного прогнуть женскую поясницу и войти, встретившись с синим, пронизывающим взглядом.

  Она упиралась в зеркало. Смотрела в отражение, а он не мог оторвать взгляда, остановиться. Двигался как одержимый, тонул в оглушающем, неиссякаемом желании, иногда заглушая вскрики поцелуями или зажимая Эле рот рукой.

  Позже Дамир развалился на краю кровати, блаженно улыбаясь, чувствуя, как щекочут лицо пряди волос Эли, устроившейся на его плече, так же улыбающейся, едва не мурлыкающей. Кошка…

  Эля… Эля… Эля. Эля!

  – Может, ты штаны наденешь? – услышал хрипловатый голос в ухе. Глубокий, манящий.

  – Не-а, – он дёрнул ногами, давая брюкам окончательно скатиться к щиколоткам.

  – Надо вставать.

  – Надо, – согласился мужчина. Пятнадцатиминутное отсутствие Серафима не заметит, а потом отправится на поиски и найдёт.

  Право на личную жизнь родителей рыжулька не признавала, хорошо, что прошла пора ревности, но не стоит будить лихо в шестилетнем тихо. Поначалу Серафима ревновала маму, ревновала сильно. Как только начала подозревать, что дядя Дамир претендует на внимание мамы – всю лояльность как языком слизало.

  Дочка обижалась, дулась, а то и плакала. Долгое время спала с мамой, отдельно от Дамира, вынужденного ютиться на кровати и устраивать собственной женщине свидания на «нейтральной территории», пока малышка спит – гостиная, кабинет, ванная комната, под страхом, что рыжулька проснётся. Вряд ли она понимала суть происходящего между взрослыми людьми, а вот что мама больше не её безраздельная собственность – уловила моментально.