Горький апельсин

Мне бы хотелось, чтобы эту комнату сохранили такой, какой она мне предстала (как сохраняли в неизменном виде Сатис-хаус[21]), со всей пылью и пауками, с плесенью, с приостановленным губительным действием воды, сухой гнили и точильщика, но без всяких улучшений и усовершенствований. И чтобы мы с Питером тоже помедлили в этой комнате еще до того, как каждый из нас узнает о другом слишком много. Еще до того, как все случится. Позже я жаждала аккуратности и порядка. Но не в тот вечер.

– И Кара тоже так думает, – заметил Питер.

– Как?

– Я вижу перед собой комнату, которая нуждается в ремонте – или в том, чтобы в ней все своротили и потом выстроили заново. – Он красноречиво помахал руками. – А вы с Карой видите только древность и красоту. Чем больше что-то разваливается, тем больше вам это, черт побери, нравится. Вы обе вечно глядите назад, а надо бы смотреть вперед, в будущее.

– Но все, что у нас есть, все в нас – все это создано прошлым, – возразила я, удивившись его сердитому тону.

– У вас обеих голова забита какой-то сентиментальной чепухой. Призраки, вампиры! – Воздев руки над головой, он расставил пальцы и поднял брови: шутовское привидение. Потом потер лицо ладонями, точно умываясь. – Простите. Вы этого не заслужили. У меня голова не тем занята.

– Ничего страшного, – возразила я.

– Нет-нет, извините, я не хотел так об этом отзываться. Сегодня утром я получил кое-какие скверные новости.

– Я могу чем-то помочь?

– Если только у вас завалялось на банковском счете несколько тысяч.

Помолчав, он рассмеялся, но в этом смехе сквозило отчаяние.

– Ох, – произнесла я. – Извините.

Я подумала про его жену, о которой мне рассказывала Кара, и про алименты, которые подъедают его финансы. Интересно, не жалеет ли он, что ушел от нее?

Потом, чтобы прервать молчание, я спросила:

– И вы правда думаете, что мы с Карой видим призраков?

– Думаю, вы были бы только рады этому.

– Кара их видела? Тут, в доме?

– Вы шутите? Она видит привидений на каждом углу. Бесплотные фигуры в зеркалах, дети, которые глядят из окон, лик Христа в облаках. – Он рассмеялся. – И вообще, она готова увидеть все что угодно, лишь бы это помогло ей справиться.

Мы стояли совсем близко – возле винтовой лестницы, в темноте. Я пыталась разглядеть выражение его лица.

– С чем справиться?

Я была уверена, что уже знаю ответ, но надеялась, что Питер откроется передо мной так, как он не может или не хочет открыться перед Карой. Вдруг он скажет мне, в общем-то по-прежнему чужому человеку, как трудно ему было отказаться от их ребенка. Я готова была выслушать, помочь. Я чуть не протянула к нему руку.

– Она не во всем такая, какой кажется. Вы наверняка это уже поняли.

Нет, я ничего еще не поняла. По ночам в моей комнате не с кем было поговорить о событиях прошедшего дня, как это делала когда-то мать, делясь со мной своими обидами на отца, пока я лежала рядом в постели, пытаясь уснуть, – и как делали Питер и Кара, обсуждая меня. Я была уверена, что они меня обсуждают.

Я взяла с полки какую-то книгу, раскрыла, уставилась на строчки, не читая.

– Правда?

Я хотела, чтобы он мне все рассказал, но чтобы мне самой не пришлось ни о чем спрашивать.

– Дом, в котором она выросла, немного похож на этот, – произнес Питер. Он сел на ступеньку винтовой лестницы, и я услышала, как металл скрежетнул по металлу: дрогнула одна из опор балкона. – Без библиотеки и бильярдной, но тоже безрадостный и разрушенный. Половина совершенно выгорела во время пожара. Она не жила над лавчонкой в маленьком ярмарочном городке в Дорсете, как я с родителями. Она родилась для более высоких свершений.

Я перелистнула страницу книги.

– Над лавчонкой? – переспросила я. Мне хотелось побольше узнать о нем, а не о Каре.

– У моего отца была антикварная лавка, – объяснил он. – Буфеты, обеденные столы, столовое серебро и прочее в том же духе. Он любил встречаться с покупателями, продавать им что-нибудь этакое, что им и в голову не пришло бы приобрести. Я-то всегда предпочитал иметь дело с владельцами вещей: где уговоришь, где поторгуешься. Для меня самое интересное – это найти где-нибудь на чердаке потрепанную дрянь, которая, как выясняется, стоит целое состояние.