Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Зиновий Пешков действительно крещеный еврей и родной брат того Якова Свердлова, который до Калинина возглавлял большевицкую республику и сыграл такую мрачную роль в преступлении екатеринбургского цареубийства. Но Зиновий вышел из свердловской семьи еще мальчиком. В политику, чрез знакомство с Горьким, он втянулся рано. На пятнадцатом году уже сел в нижегородскую тюрьму по одному делу с Горьким, Чириковым и др. Сидел почему-то очень долго, был выпущен после всех. Затем Зиновий или утратил, или сам оборвал всякую связь с роднёю. Несмотря на нашу тесную близость, я никогда не слыхал от него ни единого воспоминания о свердловском периоде его юности. Так что, когда его братья Свердловы стали играть большую роль в большевицком государстве (второй, Вениамин[379], управлял большевицким Красным Крестом), то я думал, что это — однофамильцы, и только М. Горький однажды в Петербурге разъяснил мне истину, очень неприятную для Зиновия, потому что, будучи и быв отрезанным ломтем от Свердловых, идя по совершенно различным с ними путям, он много терпит из-за этого родства в своей карьере и не раз делался жертвою незаслуженного предубеждения там, где рассчитывал и имел полное право встретить, напротив, поощрение и поддержку. <…>

Решительно он никогда не расходился с Горьким и даже еще совсем недавно, <…> <летом 1926 года — М. У.>, посетил его в Сорренто и возил к нему на показ и поклон свою прелестную пятнадцатилетнюю дочку Лизу. То обстоятельство, что незадолго до войны Зиновий выселился с Капри от Горького и перебрался ко мне в Федзано, имело причиною не политическое расхождение и не личную ссору, а семейное осложнение. В одну из побывок вместе с Горьким в Федзано Зиновий ужасно скоропалительно женился с одобрения своего названого родителя и М. Ф. Андреевой на красавице-казачке <…>. Брак этот был отпразднован на Капри громким торжеством — еще и теперь его там вспоминают. Но очень вскоре между молодою Пешковою и М. Андреевой возникли неприятности, и <ей с Зиновием> пришлось возвратиться в Федзано <…>. Здесь у н<их> родилась дочь. Года полтора затем молодые Пешковы неудачно искали труда в Америке. А потом привились в нашей семье, и до самой войны мы жили вместе, за исключением коротких промежутков, когда Зиновий отлучался на поиски какого-нибудь солидного заработка. Между делом был моим личным секретарем и секретарем литературного сборника «Энергия» и заведовал моею огромною в те времена библиотекою. <…> Ни личные, ни политические добрые отношения с Горьким не прерывались еще ни у Зиновия, <…> даже когда М. Горький как-то странно уехал из Италии в Финляндию, с почти обидною скрытностью от друзей, в которой потом очень неловко оправдывался экстренными семейными неприятностями. Наше политическое расхождение определилось войною. Горький неожиданно взял пораженческую линию. Говорю «неожиданно» потому, что очень незадолго до войны он пел иную песню. <…> Очевидно, было приказано. До 1917 года я не подозревал, как глубока его зависимость от Ленина.