Горький-политик

Невозможно в данной связи не вспомнить, что об этом писали такие авторы, как К. Маркс и Ф. Энгельс, в чьих марксистских убеждениях вроде бы не приходится сомневаться: «Буржуазия показала, что грубое проявление силы в средние века, вызывающее такое восхищение у реакционеров, находило себе естественное дополнение в лени и неподвижности. Она впервые показала, чего может достигнуть человеческая деятельность. Она создала чудеса искусства, но совсем иного рода, чем египетские пирамиды, римские водопроводы и готические соборы; она совершила совсем иные походы, чем переселение народов и крестовые походы»[517]. А.М. Горькому нужно дискредитировать революционность буржуазии, которую основоположники марксизма всячески подчеркивали, поскольку только так можно найти идеологическое оправдание социалистической революции, свершившейся в стране, где преобладало сельское хозяйство, и не был до конца преодолен феодализм. В стране, которая под руководством товарища Сталина должна за несколько лет полностью перестроить свой экономический базис. Нелишне напомнить, что, как утверждает в «Капитале» К. Маркс, английской буржуазии для того, чтобы достичь такого результата, понадобилось два столетия. Два столетия формировали первоначальный капитал, и он буквально пропитался кровью и потом безжалостно эксплуатируемого труда. Очевидно, что если совершить революцию без участия буржуазии возможно, то невозможно социальное распределение несуществующего богатства. Уже в 1934 г. партия во главе со Сталиным пыталась доказать, что за несколько лет можно накопить такой же капитал, какой английская буржуазия накопила за два века. Разумеется, без крови и пота также было не обойтись. Именно поэтому А.М. Горький был вынужден утверждать, что революционная роль буржуазии несравнима с ролью болшевистской партии. Маркс и Энгельс писали: «Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения»[518].

В то время, когда вожди социалистической революции, свершившейся в одной отдельно взятой стране, пытались наверстать экономическое и социальное отставание, сложившееся в течение веков, когда это чудовищное усилие вновь вызвало к жизни забытое было понятие социалистической родины, «трезвый взгляд – пишет В. Страда, – должен был быть изгнан, тот самый взгляд, который дух революционного марксизма сделал еще более острым и безжалостным»[519].

В то время, когда за строительство социализма платилась жестокая цена насильственной коллективизации, ускоренной индустриализации, принудительного лагерного труда, страдающий человек возводился на пьедестал, а его убийственная работа получала идеологическое обоснование. “Наша трудовая масса всё ещё плохо понимает, что она трудится только на себя, для себя. Это сознание всюду тлеет, однако, ещё не вспыхнуло мощным и радостным огнём. Но ничто не может вспыхнуть раньше, чем достигнет определённой температуры, и никто никогда не умел так великолепно повышать температуру трудовой энергии, как это умеют делать партия, организованная гением Владимира Ленина, и современный нам вождь этой партии. Основным героем наших книг мы должны избрать труд, то есть человека, организуемого процессами труда, который у нас вооружён всей мощью современной техники, – человека, в свою очередь организующего труд более лёгким, продуктивным, возводя его на степень искусства. Мы должны выучиться понимать труд как творчество»[520]. Если участники этого процесса не отдают себе полного отчета в великом его смысле, то, по мысли М. Горького, они нуждаются не в критике – и тем более не в марксисткой критике, – а в патетике, в своего рода обожествлении человека. М. Горький вновь возвращается к религии человека и использует богдановскую терминологию (например, ср. выражение «человека, организуемого процессами труда»).

Речь А.М. Горького, конечно, этим не исчерпывается, достаточно указать на замечания о «вождизме» как о распространенной болезни современной эпохи[521], на критику, адресованную последователям Ф.М. Достоевского, на тактичность, с которой он настаивает, что литературная политика не может ограничиваться только Россией, но должна учитывать все разнообразие культурных традиций, сложившихся у советских народов.

Два съездовских месяца представляют собой в политической биографии М. Горького высшую точку, по крайней мере, с официальной точки зрения. Два следующих года, от съезда до смерти, – по всей вероятности, начало спада: как его жизненных сил, так и его политико-культурного влияния и престижа.