Горький-политик

Клинически вероятным является факт, что в «доантибиотиковую эру» банальное бронхиальное осложнение могло стать причиной смерти 68-летнего мужчины, страдающего хроническим туберкулезом легких и сердечной недостаточностью, развившейся вследствие застарелой болезни легких. Это обстоятельство справедливо подчеркивалось в заявлениях Д.Д. Плетнева[534] и Л.Г. Левина[535], двумя из семнадцати врачей[536], находившихся у изголовья А.М. Горького в последние дни его жизни. Оба вспоминают, что это было шестое заболевание писателя воспалением легких за последние десять лет. В частности, Д.Д. Плетнев пишет: «Оглядываясь на прошлое, можно только удивляться, как Горький прожил несколько лет с такими лёгкими»[537].

Два года спустя после смерти А.М. Горького в Москве начался процесс против право-троцкисткого блока, по которому обвинялись Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, Г.Г. Ягода и др. На процессе во время публичных допросов Г.Г. Ягода, бывший глава НКВД, признался в убийстве А.М. Горького, совершенном в два этапа. Сначала он заставил П.П. Крючкова простудить А.М. Горького; а затем приказал двум кремлевским врачам, Л.Г. Левину и Д.Д. Плетневу использовать при лечении ошибочную схему, которая привела бы к превращению простуды в воспаление легких. Воспаление легких – как сказал П.П. Буланов[538] на очной ставке, проводимой А.Я. Вышинским – стало бы смертельным при том состоянии легких, которое было у А.М. Горького[539]. Эту же версию подтвердил затем и сам Г.Г. Ягода[540]. Левин признался, что получил приказ «применять ряд средств, которые были в общем показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и подозрения, которые можно применять для усиления сердечной деятельности. К числу таких средств относились: камфара, кофеин, кардиазол, дигален. Эти средства для группы сердечных болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти средства применялись в огромных дозировках»[541].

Даные версии содержат достаточно грубые медицинские несоответствия, а некоторые стороны предполагаемого преступного плана выглядят просто ребяческими. Действительно, непонятно, как два врача, хотя и замешанные в «троцкистских планах», могут превратить простуду в воспаление легких. Непонятно, как Крючков мог бы «гарантировать», что простудит Горького или, как скажет Л.Г. Левин Вышинскому на допросе, заразит его гриппом. Нелепость подобного признания вписывается в исторический климат эпохи и мрачную «юридическую практику» больших сталинских чисток. Сама топорность обвинения в соучастии в преступлении двух врачей как бы предваряет преследования, обрушившиеся на кремлевских медиков в 1953 г. Кроме того, криминальные стратегии, с помощью которых Г.Г. Ягода собирался уничтожить семью Горького, в своей однообразной повторяемости выглядят прямо-таки трагикомически. Вспомним, например, как тот же Г.Г. Ягода, во время прений на процессе, взял на себя ответственность за смерть сына Горького. Максима, после обычной пьянки, якобы оставили на улице, и он провел ночь на весенней холодной земле[542]. Низкая температура, в соответствии с дьявольским планом Г. Ягоды, должна была оказать смертельное воздействие. В целом представляется неправдоподобным, чтобы глава тайной полиции такой страны, как СССР, хотя и с климатом далеко не мягким, систематически использовал бы холод как орудие собственных преступлений. Удивительно, что в своей реконструкции Г. Герлинг не подчеркнул несуразность и несоответствия «признаний», столь типичных для советской юстиции тех трагических лет.

Два года спустя, в 1940 г., вновь получила распространение первоначальная версия о естественной смерти М. Горького, хотя и в не совсем официальной форме. Она была изложена в очерке «Учитель и друг человечества»[543]. Хотя историко-литературный очерк не может рассматриваться как официальный источник, в точном смысле слова, но, учитывая, что его авторами были личные секретари Сталина А. Поскребышев и В. Двинский, нельзя признать и его сугубо частный характер.