Горький привкус счастья

На прикроватном столике часы проиграли мелодию Вестминстерского собора, а значит, начнется дневная уборка палаты. Санитарка зашаркает шваброй, которая обязательно должна с грохотом упасть на паркет. Потом начнутся ее пустые, ничего не значащие размышления вслух, которые его утомляли, отдавали резкой нервной болью в теле, превращались в пытку. Он автоматически перевел взгляд на часы и плотно закрыл глаза. Пытка обычно длилась не больше пятнадцати минут. Но сегодня ничего не случилось. Кто-то тихонько на цыпочках подошел к окну. Отсутствие сетований на погоду и мягкие шаги заставили Лагунова открыть глаза. Новенькая санитарочка сменила полотенце возле умывальника и присматривалась к шторам.

– Я вас разбудила? Извините. Я первый день на работе и еще не знаю всех выздоравливающих. Вам бы шторы поменять. Темно в палате.

Он ничего не ответил. Он узнал ее и быстро отвернулся к стене. Сердце бешено заколотилось в груди.

На следующий день с раннего утра в палате кипела необычная работа. Пышногрудая, вечно дремлющая сиделка, нанятая Ольгой Эдуардовной для ухода за сыном, пыхтела возле своего подопечного. Роман Лагунов изъявил желание побриться и переодеться. А потом отправил ее к Андреевой узнать имя новой санитарочки, чем несказанно удивил сиделку.

В пятницу в палате сменили тяжелые коричневые шторы, не пропускающие солнца, на светлые, тонкие, почти невесомые. Улыбку Татьяны Лагунов держал в своей цепкой памяти.

* * *

Стрельников закрыл ноутбук. С некоторых пор он чувствовал себя узником замка Иф. За неделю он сделал столько работы, словно над проектом работал целый отдел. Остался сущий пустяк. Если посидеть еще ночь, то к завтрашнему вечеру он может спокойно возвращаться домой.

Он чертовски устал от узкого неудобного дивана, с которого мог свалиться среди ночи. И от Саши, которая непонятно почему его все больше волновала. И от угрюмого кабинета, от портретов каких-то медицинских светил, от полного безделья. Но в этой старой квартире было на удивление тепло и уютно. Здесь была женщина особой породы, которую он никак не мог понять, словно она прилетела откуда-то из других миров. От ее неспешных разговоров Стрельникову начинало казаться, что он просто мальчишка, ничего не понимавший в этой жизни, кроме своей работы.

От этих мыслей он раздражался и злился на себя. Злился, что соглашался на вечерние прогулки. Вместо того чтобы работать, он бродил старым парком, переходящим в больничный сад. Он зачем-то знал, что с ранней весны до самой осени она пешком ходит на работу. И еще Саша боится темноты. Как же она сказала: «…во всех ее проявлениях в природе и человеке». Оттого зимой, когда рано темнеет, она ездит в «коробчонке». Не в машине, а именно в коробчонке. Как принцесса-лягушка.

Саша брала его под руку, подталкивала в бок, и он послушно сворачивал на какие-то дорожки. Отрывалась от него, размахивала руками, поскальзываясь на мокрой опавшей листве. Он только успевал подхватывать ее.

Он злился на себя, что вдавался в длинные подробные воспоминания. Ни одной женщине Павел никогда не рассказывал о себе. Работа их не интересовала, окунаться в юность не было резона, говорить о Софье, родителях и городах, где он бывал, он и сам не считал нужным. И вдруг ему стало так интересно все, что было с ним до этого вечера. Не рассказал он Саше только о Лере, как и о других женщинах, с которыми просто спал.

– …А я почти никуда из Москвы и не уезжала. Очень давно, еще в детстве, жила в Баку, но недолго.

Жила-была лягушка в своем болоте…

Стрельников улыбнулся нелепому сравнению, потянулся, и старый диван скрипнул, соглашаясь с нелепостью его мыслей.

Саша Андреева покидала Москву всего пару раз, да и то ненадолго. Новая семья матери, в которую Саша попала в свои неполные пятнадцать лет, на деле оказалась далекой от придуманного идеала. В Баку все было по-другому. К ней относились хорошо и заботливо, но… безразлично, что ли. Мать днями пропадала в институте, отчим – в министерстве. Собравшись за ужином, они по привычке обсуждали свои рабочие проблемы, между делом интересуясь ее делами в школе. Единственный человек, с которым можно было говорить, – приходящая домработница. Только благодаря веселой, отзывчивой Айшхен Саша узнала хоть что-то о семье. Отчим, со слов Айшхен, человек серьезный и редкий зануда, но без придирок. А уж Айшхен было с кем сравнить! Светлана Дмитриевна, то есть ее мать, кроме работы, еще любит театр. И подруги к ней приходят, но в основном когда Теймур Акифович в командировке. Не любит он посторонних в доме. Даже Айшхен и та убирается в доме только в его отсутствие. А ведь столько лет работает, можно сказать, свой человек в доме.

Возможно, она свыклась бы, научилась бы жить с матерью и отчимом, если бы не болезнь.