Горький привкус счастья

Перед сном, прислушиваясь к смеху и разговорам, доносившимся снизу, она, лежа в теплой постели, мечтала о своем будущем счастье. И вот теперь она смотрела на Стрельникова, одетого в маловатый в плечах дедов тулуп, как на героя придуманного романа. Давно забытое чувство защищенности и детской влюбленности окутывало ее с ног до головы.

Стрельников боялся всех женщин в мире. Скорее не женщин как таковых, а чувства, что он знает всю их сущность. Сущность всех старых и молодых, худых и толстых, красавиц и некрасивых, умных и откровенных дур. Он боялся и не доверял им. Даже самым близким, самым красивым и неопасным, вроде Леры. Он не доверял им, не позволял быть с ними самим собой, презирал их всех, вместе взятых.

Предательство Ирины научило его бояться зависимости от своего чувства.

И долгие годы он ни от кого не зависел, ни за кого не нес персональной ответственности. Его никто никогда не ждал с работы. И он никому не варил кофе по утрам. И гордился своей независимостью.

Женщин впускал в свою постель, но в душу – никогда. Дарил дорогущие подарки, но не себя. Да, по правде сказать, он, Павел Стрельников, ни одной из пассий и не был нужен как таковой. Нужны были его деньги, тот уровень жизни, который он мог обеспечить любой из них, положение, побрякушки. Стрельников чувствовал всю фальшивость отношений и, особенно, чувств. И ни на кого не сердился. Возможно, женщина, способная просто любить, жила только в женских романах, которых Стрельников отродясь не читал.

Женщин в его жизни было много. Легкие, необременительные, главное, ни к чему не обязывающие отношения вполне устраивали сорокалетнего Стрельникова. Отношения длились до момента, пока женские вещи потихоньку не начинали перемещаться в квартиру Стрельникова, полноправно занимая места в шкафу и в ванной комнате, как у себя дома.

Это был первый сигнал, за которым вскоре следовал второй – окончательный. Молодые пассии норовили что-то переделать, переставить в его квартире, поменять местами книги, видите ли, лучший вид, когда совпадают цвета книжных переплетов. Даже одежда поддавалась критике. Стрельников нервничал, еле сдерживая раздражение, и… все шло по накатанному сценарию: накануне приезда родителей, или тети, или двоюродного дяди, которому ну никак не мог отказать в доме, Стрельников отправлял очередную пассию в жаркие страны на отдых от пыльной Москвы или морозной. Формулировка зависела от времени года в средней полосе России. А после возвращения отношения стихали сами собой. Может, пассии понимали, что Стрельников безвозвратно ускользнул от брачных уз, а может, находили себе более перспективных любовников. Но претензий не возникало никогда. Расставались друзьями.

Вот только с Лерой вышла неувязка. Не зря же говорят: «И на старуху бывает проруха». Лера не спеша, ненавязчиво, не обременяя своим присутствием, но достаточно прочно входила в холостую жизнь Стрельникова, не вызывая у него ни душевного трепета, ни приступов сердцебиения.

Только Саша, сама не ведая того, вдруг нарушила его душевное равновесие, убеждения и холостяцкие устои. Память о прикосновении Сашиной руки вызывала забытое волнение, которое он уже и не помнил.

Он ничего не хотел, кроме того, чтобы быстрее вернуться домой в свой привычный мир без вечерних прогулок и прикосновения ее теплых рук. С этим нарастающим чувством он боролся всеми силами. А бороться Стрельников умел. Вот только волнения ему не хватало. В понедельник он вернется домой.

Главное, он и ехать на дачу вовсе не хотел, да еще в желтой «коробчонке», но просьба сама собой сорвалась с губ. И она, вместо того чтобы отговорить его от поездки, взяла с собой. Глупости всякие лезут в голову. «Кислород так дурманит, что ли?» – подумал Стрельников, сильнее ударив по полену. Щепки разлетелись во все стороны.

Саша хлопотала на кухне, и ему ничего не оставалось делать, как отправиться на второй этаж. Здесь, как в старой квартире, почти все пространство занимали книги. И только на стене напротив шкафов висела, превышая размеры оригинала, репродукция Ван Гога. Светлые на светлом, «Подсолнухи» отражались в стекле книжных шкафов. Комната наполнялась особым желто-синим цветом, создавая ощущение нереальности.

Засмотревшись на картину, Стрельников даже не заметил, как в дверном проеме застыла, рассматривая его, Александра. Только голос, тихий и немного грустный, заставил оторваться от картины.

– Нравится?

Стрельников повернул голову, и желтые цветы отразились в стеклах очков. Теперь в комнате стало еще больше подсолнухов.

– Нравится. Я видел картину в подлиннике. Но, представь себе, в Лувре она не произвела на меня впечатления. А здесь просто чудо!