Горький шоколад

Дома было пусто и холодно. Бабушка ушла на первомайский митинг, Миша что-то сочинял, устроившись с ноутбуком на балконе, необыкновенно довольный и равнодушный.

Марк все не шел. И не звонил. Казалось, что его не существует. В комнате между предметами, застывшими на своих местах точно тяжелые валуны, витала тоскливая напряженность. Любой шорох казался зерном, падающим в мягкую тревожность ожидания. Нина смотрела в окно (ничего не менялось, птицы парили в темном небе) и пила горький чай, слушала музыку, протирала пыль (все оставалось на своих местах, сцепленное нерушимо), поливала цветы (вода не впитывалась) и пробовала читать (слова застревали в глазах бревнами), а теперь устала. Просто устала.

Тишина сгущалась водой и мерно капала тик-так-тик-так на каменный пол. Капельные стрелы долбили в пространстве невидимые ходы, из которых сквозило соленым дыханием белого, мертвого океана… Молчаливо вздымались волны, баюкая крохотную лодку земли теплым ветром тик-так-тик-так, спи-спи-спи.

Склонившись, Нина уронила голову на спинку кресла. Опять закрапал дождь в мутно-розовых сумерках города. Вечерние тени сбивались в большой снежный ком, что плыл по улицам, наматывая на свои бока магазины и дома, случайных прохожих и трамваи, памятник Ленину и центральную площадь с транспарантами. Наконец, все исчезло, растворилось в густой спелой синеве, и первые окна осторожно прорезали тусклым светом облака, похожие на крылья птицы. Ничего не происходило. Нина спала, неудобно устроившись в кресле. Ее лицо было чуть откинуто и в темноте казалось мертвенно-бледным и заостренным. Юбка сбилась у колен, одна рука бессильно лежала на груди, другая – повисла, касаясь пола. Миша заглянул в комнату, посмотрел, хотел что-то сказать, но промолчал. Плеснул в кружку сладкий чай и вернулся обратно, в сказочный сумрак балкона.

Тик-так-тик-так пульсировала вечность капелью старинных часов, тик-так-так-так… становилось душно, словно на дне глубокой реки. Душно, душно, и больно. Что-то медленно давило, наливаясь, стягивало кисть руки все сильней, потом раздался взрыв и обнажились кости. «Ой!» – Нина проснулась.

В дверь стучали. Это был настоящий звук. Не призрачная капель. Смелый и однозначный, сдувающий мелочную шелуху минут. Парус, поднятый над бедной лодкой.

Потирая руку, она бросилась в прихожую. Припала к глазку. Затаив дыхание, крутанула замок. Растрепанная, сонная и радостная. Даже в зеркало не взглянула, не причесалась, да чего уж там.

На пороге стоял Марк. В светлой клетчатой рубашке с подвернутыми до локтей рукавами; рюкзак на плече мерцал связкой брелков.

– Привет!

– Привет, а Миша дома?

– Конечно… Ты проходи, скорее проходи! Он занят, сейчас позову, на кухне чай, – говорила Нина и тут же забывала свои слова, – еще вкусные котлеты. Будешь? Как у тебя дела? – Да ничего так, нормально. В деревню хочу съездить пока праздники, а то потом… Кто знает, что потом, – Марк слегка приподнял правую руку, и тогда Нина заметила, что на нее наложена толстая повязка, от кончиков пальцев до запястья.

– Что случилось?!

– Была история… Да, собственно, ничего особенного.

Они прошли на кухню и сели за стол, напротив друг друга.

– Так может быть, котлеты?

– А? Да не, зачем…

– Или суп. Точно, суп с плавленым сыром и гренками, он очень вкусный, очень.

– Ну, давай, – улыбнулся Марк и подумал: «Такая забавная…»

Где-то вдалеке сигналили машины, протяжные гудки мягко таяли в сером тумане дождя. Нина достала из холодильника кастрюлю. Включив конфорку, обернулась к Марку:

– Так что все-таки случилось?

Ее волосы, заплетенные в две длинные косы, неподвижно лежали на плечах, обрамляли тонкое и белое, точно снег, лицо. Она будто сошла с какой-нибудь древней картины, где лунные девушки, склонив голову, плавно несут кувшин с водой. Ветер раздувает легкие ткани, еще шаг – и видение исчезнет. Такие же спокойные и грустные глаза, темно-голубые. Ловят каждое слово. Бледные губы, чуть приоткрытые. Она чего-то боялась и чего-то ждала.

Марк почувствовал, как глубоко внутри разливается теплый поток, мягкой болью сжимая сердце. Белая чашка с золотистым ободком. Чайник. Странная смешная девушка из книг, давно забытых.

– Ничего. Поставили новый замок. Я торопился, на лекцию опаздывал. Захлопнул дверь раньше, чем руку убрал. Вот так.

– Какой ужас!.. Марк…

– Пальцы прищемил, сильно. Хряк. Крови было… вся стена до потолка. Правда, я мало что помню.

– А теперь?

– Почти не чувствую, да…

Как странно сидеть на кухне и хлебать вкусный супчик. Выдавливая из себя улыбку, бугристую, точно старый клей, быть добрым и общительным, когда всего несколько часов назад ты, наконец, принял важное, возможно, самое важное в твоей жизни решение.

– Хочешь, поедем в деревню, – зачем-то сказал Марк и тут же пожалел, – со мной. На один день…

– Хочу, – ответила Нина, – очень. Но как? Сейчас? Одни? Прямо сейчас? Наверное, нет… не могу…

– Почему? В деревне торфяное озеро…

– Потому что плавать не умею! А что сказал врач?

– Пустяки, – махнул рукой Марк, – правда же…

– Что?

– И.. и, кстати, скоро автобус. Ну, я пошел, пора. Спасибо тебе.