Горький вкус свободы

Как назло, в конце лета она решила занять меня более сложными задачами по математике, которые мне совершенно давались. Помню, что она часто повторяла: не бывает глупых детей, дети бывают только ленивыми. Говорила, что желает мне только добра, подчеркивала, что в новой реальности математика – это больше, чем школьный предмет. Мы первое поколение, которое растет при капитализме, а потому мы все обязаны разбираться в экономике и бизнесе, а без знания азов математики у нас ничего не получится, поэтому я не могу «не хотеть» или «не понимать». Я переживал и вскоре затаил на нее злость. Ближе к Новому Году отец сказал мне, что она обманула его, а потому мы должны сами забрать ее деньги. Дескать, они ей все равно не нужны, так как она никуда не ездит, она очень старая и все равно скоро умрет. Он говорил, что ты же сам мечтаешь о теплом море и переживаешь из-за того, что я бью мать и пью, а делаю я все это из-за того, что нам не хватает денег. Ее надо ограбить, и тогда все наладится. Отец обещал купить мне двухколесный велосипед, маме – украшения и увезти нас в теплые края. Возможно, в Крым. Это был предел мечтаний. Из Сибири – в Крым. Господи, тогда мне казалось, что ради этого можно ограбить человека! Он все обставил так, будто это даже не воровство и будто это она во всем виновата: обещала нам квартиру и все свои накопления, а потом резко передумала, а потому ее надо за это проучить. Более того, это она виновата в том, что распался Советский Союз, и они оба потеряли работу. У нее в квартире был се      йф, в котором она хранила несколько тысяч долларов и какие-то украшения. Ключ от него она всегда носила на шее, а об этой сокровищнице знали вроде бы только мы. Однажды отец попросил меня подсыпать ей в чай что-то вроде снотворного, дождаться, пока она уснет, снять ключ, открыть сейф, сложить все оттуда в рюкзак и убежать. Отец будет ждать меня неподалеку на машине. Вначале мне было боязно, и что-то подсказывало мне, что я поступаю не очень красиво, но в то же время отец все так классно обрисовал, что я почти согласился. Тем более, что неуемная учительница начали пудрить мне мозги таблицей умножения. В шесть лет. Отец подчеркивал, что это – ненормально, это самый настоящий садизм и самоуправство. Таблицу умножения проходят в третьем классе, а потому я должен ей отомстить. Так, скрепя сердцем, я пошел у отца на поводу. В феврале я подсыпал ей что-то в чай (то, что дал отец), но она то ли заметила, то ли почувствовала мою нервозность, то ли просто была предусмотрительной и почему-то к той чашке так и не притронулась. Настоять я не смог: испугался или не сообразил, как это сделать, не выдав себя. Отец ругался, говорил, что разочарован во мне и не думал, что я пойду в мать, – буду таким же трусливым чмо, не приспособленным к жизни.