Горький запах осени

Кем была я? Кем были Флидеры из респектабельного дома у подошвы Петршина, из дома, где все дышало ванилью, фиалками и хорошими манерами? Что они для меня значили? Много. А было время — все. Что для них значила я? Ровным счетом ничего. Они были со мной ласковы, но не больше. За барьер своей ласковости меня никогда не впускали. Я тогда правильно поняла все те доводы, которые приводила Иренка, убеждавшая меня в необходимости переезда. Мы поселились в неустроенной квартире эмигрировавших в Старом Месте — она была права, хотя эта правда ни в чем не помогла ни ей, ни мне, но от этой правды никуда было не уйти. А Павел, моя первая и единственная любовь! Он глядит на меня улыбаясь. Нет, не на меня, на ту девушку, едва достигшую двадцати.

— Возьми эту карточку, — говорю я Фран.

— Ну мамочка, это ведь совсем чужая девчонка, куда ее? На что она мне?

Она сказала это до неприличия откровенно, с той краткостью, какая бывает только во сне. В двух словах выразила то, о чем я думала в эту минуту и что, в сущности, ворошила в своей душе всю жизнь, когда с удивлением, когда с жалостью.

— Я эту твою ненаглядную Эму не люблю. Рассматривает меня как червя под микроскопом. Что она во мне выискивает?

— Не смей так говорить, Фран. Врачи смотрят на нас по-особому. Ты ведь знаешь, она тебя выходила.

— Подумаешь, выходила! Не выходи она, выходил бы кто-то другой. И вообще, мама, почему ты так странно говоришь со мной, точно я выродок, она тебя выходила, я что, дебил разве?

Идиллический предсвадебный разговор матери с дочерью — в старое время полагалось бы посвятить ее в таинства первой брачной ночи — завершился обоюдным нервным расстройством. Я несколько завышаю это. На самом деле была самая банальная истерика. Она упрекала меня в чем угодно, даже в том, чего никогда не было, именно потому, что этого не было.

Неделю спустя была свадьба. Я осталась в этом каменном доме на взгорье одна и вздохнула с облегчением. Никакого удручающего одиночества я не испытывала. Наконец-то я была свободна.

Павел Моравек был коренной пражанин. На свет явился в красном здании знаменитой родильной «У Аполинаржа», но отчим домом его была халупа на Бранике. Из той приветливой сторонки вынес он любовь и привычку к воде, лодкам и далям — пускай не очень экзотическим, — радость гулкого покрика и пьянящего вольного воздуха реки, полей и садов, царивших тогда в краю его детства. Все это заложило в нем с младых ногтей упорное нежелание кому-то или чему-то подчиняться и, наоборот, неукротимое стремление всегда поставить на своем, не страшась быть за это битым.

Родители его — отец, слесарь на браницкой пивоварне, потом в Подоли на водоочистной станции, и мать, ходившая, как тогда было принято и соответствовало ее положению, по уборкам и стиркам в семьи, которые могли себе это позволить, — получили упомянутую халупу от родных пана Моравека.