Горький запах осени

На следующий день вдова Томашкова, освободившись на час от работы, поспешила в школу. Принял ее классный учитель и сразу же с волнением заговорил вовсе не об ученице Томашковой, а о положении молодой республики. Он высказал опасение, что он, как учитель, и она, как мать, затрудняют себя совершенно ненужными хлопотами. «Почему же ненужными? — подумала удивленная женщина. — Государства живут своей жизнью, а люди своей, и моя забота о детях куда как естественна». Озадаченная и обеспокоенная, она молча слушала непрерывные словоизлияния учителя, которые он — довольно комично — заключил рассуждением о способностях ее дочери Надежды, вполне достойных того, чтобы учиться дальше и тем самым в корне изменить столь жалкое социальное положение семьи. На это пани Томашкова не ответила, а лишь досадливо покашляла.

— Но я решительно, — продолжал негодующий учитель, которого эта женщина, неприступная, точно бетонный бункер, раздражала и побуждала к патетическим возгласам, — я как классный руководитель решительно не допущу, чтобы эта милостью божьей одаренная девочка тачала жирным мясникам платья и губила себя.

После долгого и напряженного разговора мать наконец уступила. Более всего подействовал на нее аргумент, что она обязана сделать все в память об уважаемой учительской династии Томашеков.

Возвращаясь от берегов Влтавы под холм Альбертов дорогой, ставшей впоследствии почти что исторической, мать едва не плакала. Вот так рухнули ее надежды, ее светло-голубой сон. Почему светло-голубой? Да ведь она же мечтала обзавестись голубоватой стеклянной вывеской с выведенной золотом надписью MODES ROBES. Еще удачнее была бы вывеска Maison Nadine — однажды она уже привиделась ей. Мать наконец-то покинула бы кухню, занялась бы бухгалтерией и домашним хозяйством.

Эту незадачу, это крушенье надежд она отнесла за счет времени и решила отныне более внимательно приглядываться к сему чудищу. Должно быть, время все-таки влияет на судьбы людские. Что же касается Томашеков, то к ним оно никогда не было милостивым.

После обеда она отправилась на кладбище. В кладбищенском покое и бессчетных тамошних ароматах смерть представилась ей блаженным исходом. Ночью она не могла уснуть. Сквозь тьму, озаренную уличными фонарями, глядела на портрет в овальной раме — мужчина, запечатленный там, уже не годился бы ей в мужья, такой старой и измученной она казалась по сравнению с ним. Она лежала и горько плакала, пока наконец не забылась тревожным, полным сумбурных видений сном.

На другой день, по совету старшей кухарки, она отложила изрядное количество провизии и постепенно стала относить домой — Антония была далека от мысли, что совершает что-то дурное, ведь она и ее дети были такими же пражанами, как и те, что подкармливались магистратом. Этим, собственно, и ограничился интерес Антонии ко времени. А как же ее дети? Что они думали по этому поводу? Этот вопрос возмутил бы женщину до глубины души: ее дети из хорошей семьи и прекрасно воспитаны — о разговоре с сыном она уже не вспоминала. Что ж, как вам будет угодно, сказал бы, наверное, задавший этот вопрос и предпочел бы тут же ретироваться. Да, от таких людей лучше держаться подальше. Впрочем, эта истина со всей ясностью проявилась несколькими годами позже, и прежде всего Антония, облаченная в свои вдовьи доспехи, стала ее жертвой.

Поскольку мать не считала своим долгом содержать Надежду дольше, чем того требовало бы обучение ремеслу дамской модистки, ее упорное сопротивление классному учителю — речь все-таки шла о будущем дочери — окончилось тем, что она согласилась определить Надежду в двухгодичное Коммерческое училище. По соображениям неясным, но, скорей всего, по совету своего хитроумного сына Пршемысла, мать выбрала учебное заведение, где преподавание велось на немецком языке. Для Нади, чьи школьные знания немецкого были весьма поверхностны, это представлялось сущей катастрофой. А главное — загубленные каникулы. Впрочем, шел 1938 год, можно ли было вообще думать о каких-то каникулах? Да еще учить немецкий! И неудивительно, что Надежда взбунтовалась и осенью поступила на чешское отделение этого прославленного училища. Насколько благоприятными оказались результаты этой внезапной Надиной решительности, теперь для нас ясно как божий день. Но тогда — во времена более чем минувшие — это «неблагодарное упрямство» вызвало немало попреков матери, поддерживаемой «прозорливым» Пршемыслом, который предрекал такие ужасы, что обеим Томашковым они представлялись просто невероятными, а потому смешными или вздорными.