Горький запах осени

Но прежде чем Надя стала посещать двухгодичное Коммерческое училище, произошло множество событий. Что можно о них сказать? Они оставили по себе привкус подавленности и невыносимого унижения. И Прага была разъедена этим ощущением, поражена малодушным страхом людей, подобных вдове Антонии Томашковой и других, еще более слабых, чем она. И все-таки город с затаенным упорством пробуждался к жизни и борьбе волей тех, о которых юная Надя в ту пору не имела еще ни малейшего представления. Однако не следует до времени беспокоиться: судьба отпустит ей сторицей, полной чашей и головокружительного счастья, и боли, а пока эта четырнадцатилетняя девочка совсем сбита с толку событиями, которые обрушиваются на нее безо всякой жалости, и никто не может ей ничего объяснить: мать что ни день таскает кульки с рисом, мукой, сахаром, отчего скудеет пища бедных детей, а брат Пршемысл яростно погружается в учебники общей медицины, ловко сочетая их с учебниками языка английского и немецкого. Мать в ответ на вопрос дочери лишь устало вздыхает. Она в великой печали, ибо ей кажется, что вся ее жизнь, ее жертвенность пошли прахом. Сын — бог с ним, здесь опасаться не приходится, но эта девочка! Мать вовсе не верит долголетнему утверждению всех учителей, что Надя исключительно одаренная и к тому же усердная. Вернее, верить-то верит, благо считает это чем-то естественным, но не придает этому никакого значения. Что это дает в жизни женщине? Как быть, если эта соплюшка с шишковатыми коленями преследует ее пристальным взглядом испуганных глаз и нелепыми вопросами, до которых ей — по разумению матери — и дела нет, ведь политика и все, что происходит на свете, прежде всего забота мужчин. Одну войну Антония пережила, знает, как это было. Конечно, сын Пршемысл смеется над ней и утверждает, что нынче все по-другому. Нынче, вчера или завтра — не все ли равно, думает Антония, но сыну не перечит, кто знает, может, она и не способна разбираться в том, что творится вокруг. Пожалуй, уж лучше ответить Наде испытанным, восхитительно глупым кивком — в равной мере вечным или, точнее, вечно материнским: уже, мол, одиннадцать, ступай спать. Разумеется, Надя, повинуясь матери, удаляется в кухню. Разговор на сей раз происходил в комнате Пршемысла — как видите, уже один этот факт говорит о том, насколько семья выбита из привычной колеи. Надежда рада, что она наконец одна. Она может побыть со своими мыслями, со своей тревогой — никто не помешает ей. И разве это не лучше, чем беспомощно биться о подводные рифы страха и тайных замыслов взрослых, которых мы по традиции называем самыми-самыми близкими?

Прежде чем уйти на работу, мать разъяснила Наде, как подобает вести себя прилежной ученице, а поскольку усвоила некоторые мысли сына и персонала столовой для скудных детей, то обмолвилась и о том, «какое нынче тяжелое время и бог весть, что нас ждет впереди». Но в заключение сказала, что, каким бы ни было наше время, старание и труд все перетрут, спасут и того, кто наперекор времени этого правила держится.

Но хорошо ли, если взрослые люди пугают детей, не объясняя им, что происходит вокруг? Надежда проводила каникулы, как всегда, в Праге. С соученицами по городской школе она рассталась довольно прохладно — время и впрямь не располагало к маленьким радостям и привычной беспечности. Подруг среди них у Нади не было, и ей ничего не оставалось, как ходить по городу — с разрешения матери — и глазеть по сторонам. Торжественно-патриотические настроения гостей Праги девочку весьма вдохновляли, тогда как строгий вид брата Пршемысла и его небрежный тон в отношении медицины и будущности, к которой он предъявлял чересчур высокие требования, несколько пугали ее. Надю, с нетерпением ожидавшую начала учебного года, постигло вдруг неожиданное разочарование, а мать была попросту сбита с толку. На первом этаже большого, светлого и парадного здания, где размещались Торговая академия и двухгодичное Коммерческое училище, висел огромный плакат, оповещающий учеников, что начало учебного года откладывается на некоторое время, поскольку здание будет использовано в иных целях. И далее: дирекция школы в течение недели обязуется сообщить ученикам, когда и где они смогут приступить к занятиям.

В просторном вестибюле было оживленно. Взрослых там не было, зато во множестве стояла молодежь, занятая бесконечными разговорами. Надя в растерянности озиралась по сторонам. Неожиданно кто-то взял ее сзади за локоть, и у самого уха прозвучал веселый девичий голос:

— Ты новенькая, да?

Надя обернулась и увидела маленькую, на вид лет десяти, девочку. Коротко остриженные волосы и глаза с веселыми искорками. Надежда еще долгое время думала, что у ее подруги глаза черные, пока однажды не убедилась, что они вовсе синие. Но мы забегаем вперед.

— Ага, новенькая, — ответила Надежда, продолжая разглядывать девочку.

— В академку? — спросила та.

— В Коммерческое.

— Я тоже. Давай дружить. Согласна? Меня зовут Ирена Смутная[5], вот смехота, правда?