Горький запах осени

— Маму всегда удивляло, почему ты выбрала такую драматичную специальность. Я понимаю еще, частная практика, но так, как, говорят, это собираются организовать теперь — что-то вроде государственного служащего… Что это тебе даст? И деревня? Как ты там будешь жить?

«Одна, без нас, — хотел было он добавить, но вовремя спохватился. — Без нас!.. Ведь никого не осталось. Один я. Старый и во всем изверившийся…»

Когда Эма сообщила о своем намерении положить диплом юридического факультета под сукно и посвятить себя медицине, Ирена объявила, что поступает в школу медсестер. Пани Флидерова с тетей Кларой пришли в ужас — нечего сказать, занятие для дам! — хотя готовы были согласиться, что обе профессии прекрасны, облегчают страдания человечества… Однако человечество — одно, а их сноха, тем паче их родная дочь — совсем другое, и всякие там страсти не для них.

Отец держался того мнения, что все это — наследие войны. Нельзя быть безнаказанным свидетелем ее ужасов. Возмездие таится в самой памяти, не позволяющей предать их забвению. Он утверждал, что тот, кто это видел — пусть сам он и ни в чем не виноват, — но был не в состоянии помочь, несет в себе это сознание как вину, как грех и потому стремится как-то искупить то, чего не совершал, но чему был определенным образом причастен, хотя бы даже как бессильная жертва. Вот почему Ирена с Эмой хотят помогать людям. А разве могут они сделать это лучшим способом, чем тот, который избрали? И бесполезно их отговаривать, добавил он. Когда придется отдавать все время своим детям, будет не до благородства.

— А как ты, Иржи? — цепляясь за последнюю надежду, обратился он к сыну.

— Ну, обстоятельства наши тебе известны… Такой дом в наше время вряд ли кто сумел бы содержать.

— Да, безусловно. Но это наш дом, и дом прекрасный…

Пауза была долгой и мучительной. Разъяснений уже не требовалось.

— Я знаю, кто мог бы его приобрести. Я думал, может статься… Ну, дай вам бог только не раскаяться в сегодняшнем решении.

Лето после июньского «форума» здравствующих представителей некогда гордого и разветвленного семейства промелькнуло более чем незаметно, в деловых встречах с будущими владельцами дома — он приобретался для резиденции какого-то посла, который после февральских событий, ввиду неясных перспектив нашей республики, хотел было расстроить сделку, но правительство его оказалось прозорливее, и дом был куплен. Передача недвижимости по безналичному расчету была наконец оформлена государственной нотариальной конторой в атмосфере тщательно сдерживаемого раздражения обеих сторон. По договору предусматривалось, что прежние владельцы освободят дом к осени, точнее, к пятнадцатому ноября сего — тысяча девятьсот сорок восьмого — года. Это давало Эме возможность спокойно сдать летнюю сессию и подыскать себе квартиру. Ирена опять ждала ребенка, хотя компетентный консилиум советовал прервать беременность. Иржи был в страшной запарке. На него свалились обязанности, которых он совсем не ждал, но они были следствием перемен, которым он в холодном феврале так поглощенно и с таким энтузиазмом содействовал. Впрочем, он понимал, что теперь не время хныкать и отлынивать от дел, и только с сожалением иногда поглядывал на брошенные полотна и на Ирену, которая чувствовала себя неважно и вместе с дочкой была оставлена на попечение заботливой Надежды.

В августе пан Флидер объявил, что уезжает к деловым знакомым в Швейцарию — при новом порядке ему нельзя представлять интересы своих давних и лучших клиентов здесь, поскольку эти интересы перестали быть частными, а перешли в ведение административных органов государства. Он в этом случае просто лишний. Дети не выразили удивления по поводу предполагаемой поездки и несообразности предметов, которые отец приготовил в дорогу. При этом они еще не знали об исчезновении из-под стекла нескольких ценных миниатюр с изображением предков. Молча и безучастно следил пан Флидер, как делили фамильный фарфор и серебро, пока Эма вдруг не обнаружила пропажи самого редкостного — серебряного с позолотой — сервиза на двенадцать персон. Она решила, что он стал трофеем наглых гестаповцев. Отец, усмехнувшись, заверил ее, что судьба сервиза гораздо более цивильна. Прояви Эма интерес к нему раньше, он бы эту вещь сохранил. На это Эма возразила, что вещи ее не интересуют — просто она удивлена, куда могло все подеваться. Как будто не хотела или была не в состоянии понять, что содержать дом на привычном уровне — делалось это главным образом ради пани Флидеровой — влетало им в копеечку. При том, что адвокатская контора пана Флидера не приносила ровным счетом никаких доходов.