Горький запах осени

В перерыве Надя заметила двух юношей. Чувствовалось, насколько они были околдованы удивительной естественностью музыки, даже ее простотой. Надя до неприличия не сводила с них глаз, но они были слишком поглощены своими мыслями, чтобы почувствовать это. Она небрежно ответила матери, попытавшейся обратить ее внимание на изысканный вечерний туалет дамы в ложе первого яруса. В матери еще не отговорило сожаление по поводу утраты Modes Robes Nadine. Девочка собиралась отказаться и от предложения Пршемысла немного пройтись — осмотреть залы. Они понимали, зная себя и свои возможности, что не скоро вновь попадут сюда. Надя уж было хотела покачать головой — нет, мол, не пойду, — как вдруг заметила, что юноши поднимаются. Да вот незадача! У молодого человека — был он лет восемнадцати, высокий и стройный — неожиданно упала на пол толстая тетрадь в черном переплете. На раскрывшихся страницах Надя увидела диковинную путаницу нот. Она нагнулась. Юноша, естественно, тоже, и они стукнулись головами. Девушка, сопровождавшая молодых людей, язвительно засмеялась, а юноша стал горячо извиняться. У него был чистый голос, мягкий взгляд и хорошая улыбка. Надежда смотрела им вслед, пока они не скрылись в толпе. Пришлось выслушать и злобные попреки брата: «Дуреха, ты что это собираешь ноты для чужого парня?»

Надежда смолчала — виновата ли она в том, что ее вышколили быть услужливой и послушной. Так ничего и не ответив брату, она двинулась за ним и матерью. Шла как во сне. Да, конечно, думала она, эти юноши совсем другие, чем ее одноклассники. Они скорей подходят к Эминому кругу знакомых, но этот мир Надя пока не знала, ей трудно было представить себе, что существует совершенно иная среда, чем та, в которой она выросла. Однако этот концерт и эти юноши, надо сказать, заронили ей в душу зерна сомнений и любопытства.

После перерыва пани Томашкова, все еще привлекательная женщина, опершись на плюшевый подлокотник, удобно уселась в кресле. Ее согревала мысль, что худшее уже позади, что не пройдет и часа, как она сможет вернуться, вступить в привычность своего мира и снова обрести прочную власть над своими детьми. Пани Томашкова, конечно, была в удрученном расположении духа — музыка и в ней явно вызвала беспокойство, пожалуй даже неуверенность. Она пыталась оградить себя от этого, твердо решив не слушать, а стало быть, не поддаваться этому колдовству. Не теряла веры, что, как только концерт кончится, все войдет в свою колею, иными словами, дети воротятся под ее крылышко и восторжествует порядок, который она установила двадцать лет назад и ни на йоту не думала от него отступать.

Пани Томашкова скептически уставилась на сцену, где рассаживались музыканты. Ну не странно ли, что взрослые мужчины могут пробавляться таким пустячным занятием — водить смычком по струнам, — которое под стать детским, ну самое большее женским рукам. А то, что их за это еще так превозносят, ей и вовсе представлялось диковинным. Этот поток мыслей нашей окаменелой вдовы лишний раз заставляет нас пожалеть о том, что ее муж, который, кстати сказать, музыку очень любил и намеревался приобщить к ней детей, умер действительно преждевременно, во всех отношениях преждевременно.

Пршемысл не был раздосадован, подобно матери, но и не поддался волшебству звуков, как сестра. Нет, он не дал музыке себя растревожить. Его воображение смело парило вместе с величавыми звуками «Табора». Поставив перед собой высокие цели, он нимало не сомневался, что достигнет их. Одна Надя была в плену красоты. И вдруг, спустя какое-то время, когда идеальное пианиссимо заворожило слушателей, справа, оттуда, где чинно восседала мать, до Нади донеслось легонькое посапывание. Юноша с миндалевидными глазами тоже оглянулся в сторону этого нежеланного аккомпанемента, и едва заметная улыбка пробежала по его задумчивому лицу. Он встретился взглядом с Надей. Она опустила голову. Кровь прилила к лицу, а на глаза от злости и унижения стали навертываться слезы. На счастье, вдруг прозвучало мощное форте всех инструментов, и пани Томашкова вернулась в действительность утреннего концерта.

Два года спустя после этого события, не содержавшего, в сущности, ничего необыкновенного, а уж тем более трагического, но притом глубоко запавшего в душу Надежды, глубже, пожалуй, чем могла тогда измерить, она познакомилась у своей несравненной Эмы с тем самым юношей из концертного зала Сметаны. Он не изменился. Если не считать, что был уже без той красивой спутницы. Надя решила, что он ее не узнал. Встреча ведь была такой мимолетной. У Эмы он держался совсем отчужденно. Для этого у него были веские причины. Недавно он расстался со своей красавицей и не хотел выставлять напоказ томление раненой души. Он весьма шумно распространялся — нимало не заботясь, что его слушает совсем незнакомая девочка, — о том, что ему ничего не оставалось, как вовремя покончить с этим романом. Ведь Юлия, эта красивая танцовщица, глупа, представьте себе, так же глупа, как и красива.