Горький запах осени

Эма молчала. Через стеклянную стену мастерской она смотрела на город, раскинувшийся за долиной. На противоположной высоте возвышался куб памятника на Виткове. Коня с полководцем Жижкой в ту пору там еще не было, и эта строгая архитектура производила несколько отчужденно-холодное впечатление. Разве могла Эма в эту минуту спокойного весеннего полудня предполагать, что уже предрешена ее судьба и судьба близких и, более того, что через шесть лет увеличенные фотографии ее товарищей встретятся в одном зале этого строгого здания. Им был отпущен недолгий срок жизни, но эта мысль пока не угнетала Эму. Ее взгляд, обращенный в ту сторону, излучал нежность — там ведь жил Ладислав, о котором она сейчас думала. Эма оторвала взор от окна и устремила на Иржи.

Наблюдать, как живописец работает, интересно и впечатляюще. Многое может возбуждать эмоции — прежде всего краски, затем твердая рука молодого мужчины, его живой взгляд, да и сама картина, которая в данном случае создавалась прямо на глазах, потому что художник явно спешил, хотя и пытался умерить свою нетерпеливость, бережно размывая акварель марки «Таленз», этой недосягаемой мечты военного времени. Лазорево-голубая, сочная помпейская красная, теплая охра — одни лишь сияющие, радостные цвета, но из них рождалась картина, которую, пожалуй, никто не решился бы повесить у себя в квартире. Образ людей, работающих на гигантской лестнице багрового гранитного карьера. Эма нахмурилась, как только осмыслила этот образ. Нет, сейчас она не хотела бы стать солдатом, нет, сейчас — нет.

Пластинка кончилась. Граммофон хрипло брюзжал. Нынешний уровень техники звукозаписи тогда людям даже не снился. Брат и сестра, пожалуй, не заметили, что музыка прекратилась. Эма постаралась привлечь внимание брата. Он ошеломил ее вопросом: «Иренка?» Эма ответила: «Нет, я». В глубине «А-аа!» Иржи послышалось облегчение. Этот факт позабавил Эму, но и порадовал. Выходит, та претенциозная светская прелестница, с которой он так упорно показывался в обществе, есть не более как ширма, обман ради… что ж, допустим, но кого он пытался обмануть? А Иренка, эта нежная маленькая школьница. Такая необыкновенная. Эма забыла добавить Ирене три прошедших года войны и продолжала видеть ее тринадцатилетней маленькой девочкой, которую привел к ней — словно это было в иную эпоху — пожилой, с точки зрения Эмы, даже очень старый, мужчина. Его уже нет. Ах, об этом лучше не думать. На мгновенье она забыла, почему поднялась в мастерскую к брату, и с чисто женским превосходством в вопросах любви, почти по-матерински рассудительно уверила Иржи, что с Иренкой все в порядке. Но брат молчал. Он пристально смотрел на сестру и вдруг строго спросил ее:

— Ладислав?

— Да, Ладислав.

— Когда?

— Нет, не то. Избави бог.

— Так что же?