Горько-своевременные мысли. Что будет с Россией?

Вера Сергеевна Аксакова была настроена глубоко пессимистично к концу войны: “Положение наше – совершенно отчаянное, – писала она и признавала николаевщину более страшным врагом России, чем внешнего неприятеля. – Не внешние враги страшны нам, но внутренние, наше правительство, действующее враждебно против народа, парализующее силы духовные”. И по поводу смерти Николая эта умнейшая из всех детей Сергея Аксакова находит строки, почти совпадающие с герценовскими. Герцен радовался, что это “бельмо снято с глаз человечества”, а Вера Сергеевна пишет: “Все невольно чувствуют; что какой-то камень, какой-то пресс снят с каждого, как-то легко стало дышать… ”

“Либерализм” славянофилов был, впрочем, таким легоньким и слабо державшимся, что его уже через полгода после смерти Николая начало сдувать, и Хомяков, таким грозным Иеремией выступавший в начале войны, уже начал беспокоиться и писал другому “либеральному” славянофилу, Константину Аксакову, что “дела принимают новый оборот, но оборот также небезопасный”, так как западники (“запад”) могут “встрепенуться” и “что же тогда?”.

Иван Киреевский скорбел искреннее и глубже, чем всегда несколько актерствовавший Хомяков, и прямо заявлял Погодину, что если бы не крымское поражение, то Россия “загнила бы и задохлась”. Да и сам Погодин, поклонник самодержавия, перестал мечтать о Константинополе и заговорил в своих “Записках” и речах в тоне либерального негодования на николаевщину, потерпевшую поражение.

К концу войны славянофильская “оппозиция”, однако, уже решительно переставала удовлетворять даже самых умеренных, самых аполитичных людей, бывших до той поры довольно близкими к ней. “Давно уже добирался я до этого вонючего, стоячего болота славянофильского. Чем скорее напечатаете мою критику, тем лучше; чтоб не дать много времени существовать такой дряни безнаказанно, надо скорее стереть ее с лица земли”, – в таком тоне писал о книге К.С. Аксакова известный ученый, филолог Буслаев 10 июня 1855 г. издателю “Отечественных записок” А.А. Краевскому. А спустя некоторое время он, разгромив также Хомякова, пишет: “Нынешнее лето… мне посчастливилось поохотиться за славянофильской дичью. Думаю, что мои две критики, одна за другой, несколько всколышат это вонючее болото, которое считали глубоким только потому, что в стоячей тине не видать дна”».

Все эти вполне искренние и, бесспорно, лично честные русские люди тем самым невольно солидаризировались с Марксом и Энгельсом, мечтавшими о том, что «нападению должны подвергнуться один за другим, если не одновременно, наиболее выдвинутые вперёд укреплённые пункты империи – на Аландских островах и в Севастополе на Чёрном море…», а «турецко-европейский флот сможет разрушить Севастополь и уничтожить русский Черноморский флот; союзники в состоянии захватить и удержать Крым, оккупировать Одессу, блокировать Азовское море и развязать руки кавказским горцам».

Тогда же Петр Чаадаев написал: «Европа не впадает в варварство, а Россия овладела пока лишь крупицами цивилизации, Европа – наследник, благодетель, хранитель всех предшествующих цивилизаций. Россия во многом обязана европейской цивилизации, просвещению Запада». Впрочем, мысль о вине России в собственной отсталости перед европейской цивилизацией и необходимости эту отсталость преодолевать пусть даже путём коренных преобразований, не уступающих петровским и затрагивающих не только государственную, но и повседневную частную жизнь, философ культивировал ещё за два десятилетия до Крымской войны в своих “Философских письмах”.