Горная долина

В то время европейская община находилась под впечатлением экономических возможностей страстоцвета как прибыльной культуры. Условия в долине оказались столь благоприятными для этого растения, недавно завезенного сюда, что в некоторых деревнях оно почти натурализовалось. Даже моя хижина и ограда были уже обвиты стеблями, выросшими без специального ухода из случайно оброненных семян. Буйный рост страстоцвета в долине пробудил интерес фирмы на материке, производившей лекарства от болезней сердца и различные варенья. Самая популярная продукция фирмы изготовлялась именно из страстоцвета. Дальнейшее изучение вопроса привело к тому, что фирма построила на побережье, в Лаэ, фабрику по первичной обработке сырья и холодильник и намеревалась позднее построить такие же около Гороки. Представителем фирмы в долине был назначен белый плантатор, и местных жителей, как и европейцев, поощряли выращивать страстоцвет для продажи. Эта культура не обещала таких колоссальных прибылей, как кофе[53], но у нее были некоторые преимущества. Для выращивания кофе требуется не один год, для страстоцвета — только месяцы; культура кофе требует значительной затраты труда и специальных навыков, для страстоцвета они почти не нужны. Страстоцвет очень соответствовал характеру местного земледелия, так как его можно было выращивать в огородах рядом с традиционными культурами, употребляемыми в пищу, и цена, предложенная за продукт, обещала скромный, но приличный денежный доход при минимальной дополнительной работе.

Я посоветовал Голувайзо воспользоваться этой возможностью и отвести часть своего огорода под страстоцвет. Он заинтересовался, но был настроен скептически и задал мне кучу вопросов, на которые я не смог ответить. Сколько денег он заработает? Цифры, даже если бы я мог их назвать, ничего для него не значили, он предложил свои собственные мерила. Хватит ли денег, чтобы купить джип? Заполнят ли они комнату, в которой мы сидим? По ходу разговора получилось так, что я убеждал и ободрял Голувайзо, стараясь опровергнуть его опасения Я обещал отвести его к плантатору, который будет покупать у него урожай, обязался достать для него семена и проследить, чтобы он получил рекомендации относительно посадки и ухода за растениями. Во мне появилось странное чувство раздражения и неудовлетворенности. Я предложил ему взяться за это дело, думая, что таким путем он без труда сможет вернуть себе хотя бы часть потерянного. Я сделал ставку на материальную заинтересованность, присущую гахуку, и понимал, что именно эта сторона дела его привлекает, когда он снова и снова подсчитывал в уме прибыли, пытаясь осмыслить мои заверения в конкретных образах. Однако он казался слишком осторожным, слишком неуверенным. Голувайзо знал, что ему даст билум батата, если жена отнесет его в административный пункт, и, как все его односельчане, привык продавать небольшой избыток продуктов, когда испытывал нужду в скромных суммах денег. Они, однако, его не удовлетворяли, он мечтал о большем. Но как он мог быть уверен в том, что мой план даст ему больше, чем он уже имеет?

Отныне этот проект занимал большую часть моего свободного времени. Быть может, знай я тогда, что все кончится так скоро и внезапно, я бы не уделял Голувайзо столько внимания или же, наоборот, приложил бы большие усилия, чтобы претворить мой план в жизнь. Я встречался с Голувайзо по нескольку раз в неделю. Как было обещано, мы пошли вместе к плантатору, который мог оказаться наиболее полезным. Он обещал нам содействие, и Голувайзо как будто воспылал энтузиазмом. Но его решимость, казалось, исчезала, как только я уходил.

Чаще всего мы виделись с Голувайзо на огороде, где я встретил его после того, как он вышел из тюрьмы. К этому времени у меня появился личный интерес к тому, чтобы убедить его принять мой план. Это был единственный случай, когда я попытался вмешаться в жизнь жителя деревни, и, какие бы неосознанные мотивы ни руководили мной, мой проект мог оказаться реальным путем самоутверждения для Голувайзо, компенсацией за другие блага, которые он хотел, но вряд ли мог получить. Теперь мысль о Голувайзо почти не покидала меня, и я часто бросал работу, чтобы отправиться к нему на огород. Мы сидели целыми часами, обсуждая, что ему следует сделать. Его жена и мать так привыкли ко мне, что при моем появлении просто поднимали головы и с улыбкой произносили мое имя, не прерывая работы. Голувайзо всегда поднимался с колен и в несколько напряженной позе ждал, чтобы я протянул к нему руки. Его приветствие всегда было сдержанным. Он больше никогда не обнимал меня, однако в душе, видимо, решил, что я ему нужен.