Горная долина

Постепенно все вокруг меня приобрело необычайную яркость. Я заметил это качество, еще когда увидел долину впервые, но теперь, перед моим отъездом, оно стало еще более ощутимым, чуть ли не до боли. Это был как будто тот же пейзаж, который открылся мне в Хумелевеке почти два года назад: огромная чаша, обращенная к постоянно меняющемуся небу; обнесенная стеной гор; пересеченная складками отрогов, с рощами островерхих деревьев, смыкающихся над группами хижин; украшенная кружевом прозрачных ручьев, наполнявших воздух шумом воды; прошитая узкими тропинками и несколькими дорогами, по которым изредка проезжали люди нового для долины народа. Но после этого я успел облазить горы, достигнуть их вершин при первом свете дня, откуда, повернувшись на восток к Хумелевеке, разыскивал среди тысяч маленьких рощ ту, которую знал лучше всех. Я уже ходил по этим тропам в часы, когда моя одежда намокала от влажных трав, а изгороди огородов окаймлял нежный золотой свет. Я уже спускался, спотыкаясь, со складчатых отрогов, следуя за звуком голосов в перехватывавшем дыхание свете послеполуденного часа. Я уже слышал крики флейт, как невидимые крылья, бившиеся о синее небо и разматывавшие свою магическую нить по вечерним тропам. Я уже умел находить в невыносимо жаркие часы, когда солнце лишало мир даже красок, тихую зеленую тень на берегах ручьев. Я уже знал, что такое дыхание движущейся воды под сводом листьев, знал, какой звук издает деревянная дверь, когда в нее, просясь внутрь, тычется свинья. Мне уже довелось сидеть по вечерам в кольце темных фигур, которые расположились на полу, повернув ко мне лица в шипящем свете костра. Мне посчастливилось ощущать мгновенные вспышки понимания почти так же часто, как боль отчуждения.

Сидя в синей тени плетеного навеса, я следил за движением дня по долине. Когда уходило марево жары, возвращались воздух и свет, предвестники последних волшебных, золотых часов, когда круг времени замыкался звуками, лишь незначительно отличавшимися от тех, которыми начиналось утро. Возвращаясь по большой дороге в лагерь, заключенные, радуясь концу работы, пели о прежней прекрасной жизни, о былых подвигах, которые ни у кого не вызывали сомнений, пока не прибыли мои соплеменники Высокие и нежные детские голоса поднимались ко мне от ручья, где вода ловила краски неба и, разбиваясь о камни, становилась эмалевой пеной зеленых, синих и медно-золотых тонов. Сгибаясь под плодами своего труда, по узким тропинкам шагали женщины, отступавшие в сторону, чтобы пропустить мужчину, коротко буркнув ответ на его приветствие. У очагов на прибольничном участке раздавался смех. Плакал ребенок, прося ласки. С гор сходил ветер ночи, шевелил тонкие иглы деревьев, прокатывался волной по травам, целуя их дыханием мрака.

День за днем я все глубже погружался в окружающее, горя желанием запечатлеть в душе каждую деталь, чтобы запомнить, как играет на изогнутом листе свет, чтобы различать цвета в тени под стеблями стелющихся растений, уметь находить названия для звука льющейся вдали воды, для запаха пыли, для величественного движения облаков. Во всех этих проявлениях я старался найти более значительный смысл.

Можно было подумать, что мои личные качества мало подходят для исследовательской работы, которая требовала значительной меры уверенности в себе. Такая работа, казалось, скорее была по плечу человеку активному, обладающему большими практическими навыками и интересами, чем я, умеющему гораздо легче устанавливать личные контакты. Я достаточно легко приспособился к материальным условиям жизни, но чувствовал себя не совсем непринужденно, всегда испытывал некоторую неуверенность, приближаясь к людям, становившимся объектами моего исследования. Я не мог довлеть над ними, не мог думать о них как о лицах, представляющих клинический интерес, как о хранилищах нужной мне информации, не мог добиваться целей своей работы путем изучения их как абстрактных личностей.

И все же я часто сомневаюсь в том, что личные качества, противоположные моим, приносят больший успех в таких ситуациях. Человеку, внутреннее равновесие которого в большей степени зависит от других, который теснее сросся с определенной системой ценностей, возможно, было бы труднее перенести изоляцию, непривычную обстановку, отсутствие обычных каналов самовыражения. В конце концов созерцательный склад мышления и известное разочарование в культурной традиции своего народа, а также некоторая склонность к романтике нс обязательно оказываются минусом для тех, кто наблюдает чужую жизнь. У них есть свои резервы силы, которые как раз могут оказаться необходимыми при таком образе жизни. И если говорить обо мне лично, то некоторые мои глубокие привязанности в долине щедро вознаградили меня за перенесенные трудности. И чем больше были эти трудности, тем щедрее оказывалась компенсация.