Горная долина

Но нельзя сказать, что я совершенно бездействовал. Шок, вызванный болезнью, заставил меня сделать паузу. Он был как предупреждающая рука, как приказ остановиться. Подчиняясь приказу, я как бы вышел из времени, отделил себя от поступательного движения суммы всех действий прошлого. Мое «я» интуитивно поняло, что это, возможно, последний шанс для того, чтобы открыть, кто я или кем мне следует быть, последняя возможность изменить направление пути или же, сделав сознательный выбор, вернуться на прежний путь. И в то время как я лежал, повиснув в замершем настоящем, начался диалог между составными частями моего «я», которые спорили из-за своих прав на меня. Вот к чему я прислушивался с закрытыми глазами, стоя в стороне как беспристрастный судья, откладывающий решение до тех пор, пока он не услышит все «за» и «против».

Мир, лежавший за пределами этого замкнутого мирка, наступал на меня в лице жителей Сусуроки, навещавших меня. Их внимание меня не трогало, их непрошеное вторжение во внутренний спор, требовавший всего моего внимания, раздражало. Через неделю или десять дней из Сусуроки пришел Хунехуне, чтобы ухаживать за мной. Это была его инициатива, моего согласия никто не спрашивал. Я удивился, проснувшись утром от звука его голоса: мне показалось, что я снова в своей хижине. Хунехуне стоял около кровати с обитым эмалированным тазом, полотенцем и мылом в руках и ждал, когда можно будет умыть меня, пробуждая почти забытые мною привычки. Внезапно мое сердце переполнилось благодарностью, и весь этот день я с нетерпением ждал, чтобы Макис или кто-нибудь другой появился у двери. Меня снедало желание во что бы то ни стало искупить свою прежнюю невнимательность, и я боялся, что уже никогда не смогу сказать им, что я чувствую.

Скоро я окреп настолько, что на несколько часов в день поднимался с постели и сидел в беседке, которую какой-то бывший фельдшер построил на самом краю выступа над долиной. Это был всего лишь открытый прямоугольник под плетеной крышей, в котором стояли две жесткие скамьи и стол, но оттуда открывался непревзойденный вид на запад. Воздух, свет, высота, изоляция беседки идеально соответствовали настроению, которое сопутствовало моему выздоровлению. Обычно я брал с собой книгу, но она лежала закрытой на столе, а я сидел спиной к дому и вглядывался вдаль, туда, где находилась долина, по которой еще так недавно ступали мои ноги. Теперь, когда я должен был ее покинуть, для меня было необычайно важно раз навсегда установить, какое значение она имела для меня, чтобы при любом исходе моего незаконченного спора я знал, что она внесла в последовательность событий, составлявших мою жизнь.

Тридцатью футами ниже края выступа, на узкой площадке, очищенной от травы, каким-то чудом держалась одинокая круглая хижина. По утрам крохотный клочок земли обычно был пуст. Темная от росы крыша хижины отбрасывала тень на траву, от которой еще веяло холодом, запахи растений дремали под пропитавшей все влагой, как ранним утром в Сусуроке. Каждый день в полдень туда приходил владелец хижины. Утро он проводил в местном госпитале, где усваивал элементарные навыки, необходимые, чтобы получить звание «доктор-боя», то есть санитара из местных жителей. Я привык ждать его и отыскивал глазами, когда он сбегал по тропинке, пересекавшей скалу далеко от его дома. Лицо его было обращено вниз, коричневое тело время от времени исчезало из поля моего зрения, следуя извивам тропинки. Двумя шагами он пересекал площадку и скрывался за низкой дверью хижины, обращенной к долине, а не ко мне. Сменив опрятный госпитальный лап-лап на кусок слинявшей красной ткани, он скоро снова выходил, и целый час я был невольным свидетелем всех его действий. Он нырял в траву, к бамбуковому курятнику, где держал нескольких тощих кур, работал, стоя на коленях, в небольшом огороде ниже по склону или курил, повернувшись лицом к долине. Я видел сотни мелких деталей его жизни, которые мелькали передо мной с необычайной быстротой, как будто он пытался уложить дела целого дня в один час, оставшийся от работы в госпитале. Я так и не узнал его имени и ни разу не говорил с ним, а поскольку я всегда смотрел на него сверху и он казался от этого меньше ростом, вряд ли узнал бы его при встрече. И тем не менее мне казалось, что я близко знаю этого человека, и ночью, когда я лежал без сна, его хижина и сам он внушали мне чувство странного покоя, с которым я часто засыпал.