Город Антонеску. Книга 1

Бессменный редактор одной из популярных антисемитских газет – «Киевлянин», Шульгин был антисемитом. И в то же время в самый разгар ритуального «дела Бейлиса» выступил с большой газетной статьей в защиту евреев. Тираж был, естественно, немедленно конфискован, а сам Шульгин три месяца просидел в кутузке.

Три месяца за евреев в кутузке! Круто!

Трудно понять и осмыслить поступки этого человека.

Всегда – в бою! Всегда – в эпицентре событий!

В мае 1920-го Шульгин объявился в Одессе.

Впрочем, слово «объявился» не очень удачно в этом случае.

Не «объявился», а «затаился». Как и почему это произошло – длинная история. Шульгин подробно рассказал ее в романе «1920»[30].

Революция отняла у Шульгина все: поместья, заводы, земли. Отняла у него газету, отняла блестящую карьеру – кто знает, каких высот алкал он достичь?

Революция была для него катастрофой. Он мог бы, конечно, как многие его друзья бежать за границу. Но не сделал этого.

И вот теперь он в Одессе. В большевистской Одессе.

Удивительно, но этот период в жизни Шульгина почему-то почти не известен. Он жил на окраине города, неподалеку от Куликового поля, на втором этаже дома номер 6 по Пироговскому переулку, в квартире 19. И, несмотря на поддельные документы, чувствовал себя в относительной безопасности, поскольку считалось, что лидер русских монархистов давно «почил в Бозе». По слухам, им же организованным, он «умер от тифа, где-то в степях Бессарабии» – об этом прискорбном событии писала даже какая-то желтоватая газетенка.

В человеке, ходившем по улицам Одессы, трудно было узнать Шульгина – элегантного аристократа с веселыми глазами и ухоженными пшеничными усами.

Теперь это был неопрятный согбенный старик, облаченный в какую-то немыслимую кацавейку и еще более немыслимую шляпу на облысевшей голове. Особенно поражала его длинная седая борода – поскольку в прошлой жизни его лишь однажды видели небритым: в трагический день отречения императора.

Впрочем, теперь внешний вид мало волновал лидера российских монархистов – все его мысли и чувства были отданы «Азбуке».

Целью этой, уникальной в своем роде, подпольной организации было возрождение Единой и Неделимой России. Филиалы ее были в Москве, Петербурге и Киеве, а руководящий центр – в Одессе. Точное количество участников осталось неизвестным, но, видимо, было весьма значительным. А верхушка включала 33 человека по числу букв славянского алфавита.

Каждый из этой верхушки был зашифрован буквой – от «Аз» до «Ять». Сам глава «Азбуки» носил кличку «Веди», а представитель «Азбуки» в ставке Врангеля в Крыму назывался «Слово».

Одесса 1920-го была идеальным местом для «Азбуки».

Одесса 1920-го…

Бандиты, налетчики, воры, фальшивомонетчики…

Кражи, грабежи и убийства случаются даже днем, а с наступлением темноты страшно на улицу выглянуть.

Одесская Чрезвычайка бандитами особенно не интересовалась. У нее и без них хватало «работы». Так что для «темного элемента» здесь было раздолье.

Эта криминальная среда была идеальным фоном для подпольной деятельности белогвардейских организаций. Белогвардейцы тысячами стекались в Одессу из захваченных большевиками центральных районов страны – надеялись бежать морем в Турцию или в Румынию. И многим это действительно удалось, но некоторые не успели и теперь искали возможности хотя бы напакостить.

«Азбука» Василия Шульгина могла предоставить им эту возможность. Да и цели ее казались святыми.

Куда уж святее: «Единая и Неделимая». И жизни не жалко!

Но Тася?

Какое отношение могла иметь Тася к «Азбуке»?

Тасю в «Азбуку» вовлек Эфэм.

Эфэм и Тася…

Какая странная романтическая история.

Полностью выпадающая из контекста окаянных дней Одессы 1920-го, трагических дней Одессы 1937-го и уж, тем более, из зловещих дней и ночей «Города Антонеску».

Итак, Одесса. 1920 год. Весна.

И ничего, что в Одессе большевики.

И ничего, что свирепствует Чрезвычайка.

После ночного дождя воздух чист, и прозрачен, и наполнен терпким запахом акаций и опьяняющим ароматом любви.

По посыпанной желтым песочком аллее Николаевского бульвара идут двое: высокий 27-летний мужчина и рядом с ним, доверчиво опираясь на его руку, тоненькая 17-летняя девушка, почти ребенок.

Это Эфэм и Тася…

Эфэм, а точнее Филипп Могилевский, племянник Шульгина, сын его родной сестры, принадлежит к верхушке «Азбуки» и обозначен буквой «Ять».

До апреля 1920-го Эфэм был редактором газеты «Единая Русь», помещавшейся на Александровском проспекте. Но по профессии он не журналист, а скульптор, и поэтому иногда проводит мастер-классы в Рисовальной школе Манылама на Дворянской. Здесь он и познакомился с Тасей, которая, как приличествует дочери доктора Тырмоса, параллельно с занятиями в гимназии училась рисованию и музыке.

По словам Шульгина, Филипп был очень красив. Особенно поражали его огромные глаза, в которых была какая-то обреченность, будто предчувствие ранней смерти. Все девочки в Рисовальной школе были влюблены в «милого Эфэма», и Тася, конечно, тоже.